Страха не было на его лице, из взлохмаченной головы катил пот, алый воротник рубахи потемнел от влаги, и последний градус, выпитой утром крепкой чачи, покинул буйную голову. Мужик сидел в траве одурманенный случившимся и растерянный.
Прочитав молитву «О здравии и спасении», перекрестился и медленно перевёл устремлённые в голубые небеса выпученные глаза на землю. Теперь, освобождённый от звериных «тисков» и имея, видимо, много претензий, он уставился на пса, который лежал в двух шагах, целиком занятый колбасным обрубком, крепко зажатым между лап.
Мужик не вставая дотянулся до картуза и начал усердно вытирать им, смачно пропитанную собачьими слюнями, чёрную бороду. Долгий процесс вытирания лохматой бороды сопровождался басистой тирадой недозволенной русской матерщины и оскорбительных слов в адрес дерзкого кавказского кобеля.
– Да разъетить твою-то суку-мать, паршивицу такую! И кобеля-отца твого разъетить-та тожа, с матерью вместе евоной! Пашто дьявол, пашто лик образный, господом данный мине, испоганил слюнью ядовитой, аки аспид скользучий? Нежель нюхом не ведаешь, кобелюка, хто по чину и сословию пред тобою сидить? Глумление над цилавеком православным, нехристь кавказская, что ни есть, а грехом большим явитца. В церкву бы тебя, в мою! Ты у мя с коленок дённо и нощно не вставал бы, етит-та твою та в душу. Господи, да прости за злы слова, неприемлемы языку православного, – бородатый спешно перекрестился и продолжил. – Да породы не той уродилси, не христианской. Разбойна порода и морда твоя, ни человечья, смерд клыкастый! Прости Господи…!
Вытирая о траву картуз, мужик не спешил вставать на ноги, он ещё не всё сказал:
– Пашто, слюнявая харя, браду мою испоганил? Аль не видишь, с миром к тябе пришёл, на карачки аж встал, пообщатси. Да ты, пастушье рыло, во смирении и полном послушании пребывать должон. Токмо, как погляжу, челюстями горазд хлопать, сучий сын! Эван, хозяин-то твой, в ступорной раскоряке прямь так и застыл, не дёрнетси аж, докель с тобой я тута вожуся. Гыыы… Напужали мы старого! Однак, погляжу я, вредный он у тебя, хозяин-то твой!
Если бы кавказец понимал те слова русского языка, что наговорил ему незнакомый мужик, лежать бы ему бездыханным за оскорбление старинного кавказского рода: за мать-суку, за отца-кобеля и двух паршивцев – деда с прадедом.