Обсохнув, я натягиваю ночную сорочку и обессилено падаю на кровать.
Стоит мне закрыть глаза, как внизу раздается звон.
Затем снова.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Шкафы скрипят? Я хмурюсь.
Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь.
Хихиканье.
Мое сердцебиение громко стучит в ушах. Не может быть такого, что в башне я не одна. Выскользнув из постели, хватаю ближайший предмет, который смогла найти в темноте, – щетку, что стояла у ванны. Я осторожно спускаюсь по лестнице, едва дыша и стараясь ступать как можно тише, чтобы ступени не заскрипели.
В абсолютной тьме обхожу комнату, проводя ладонью по трещинам стен, но единственным звуком остаются мои шаркающие по полу шаги.
Никого тут нет. Но все же спрашиваю в темноту, чтобы успокоится.
– Кто здесь?
Я слышу шипение, подобное тому, как на раскаленном металле шипит плоть. Широко размахивая щеткой, я, наконец, ударяю по чему-то твердому, заставляя это со стуком упасть и покатиться по полу.
Деревянный поднос и миска. Я выдыхаю.
Смех эхом заполняет комнату.
Ха-ха-ха.
Вай-о-лет.
Я вновь оборачиваюсь, спотыкаясь. Эхо моего имени звучит где-то сзади, везде и нигде одновременно.
Какое подходящее у тебя имя. Вай-о-лет.
Слова накладываются друг на друга эхом многих голосов, сливаясь в один. Сердце колотится, этот голос неземной.
Мерзкая.
Вай-о-лет.
Лунная Вайолет.
Эти голоса мне знакомы, хоть я никогда до этого их не слышала. Знакомы на уровне инстинктов, врожденные, часть моей души.
– Кто вы?
Спрашиваю, хоть и знаю ответ.
Два тусклых огонька вспыхивают далеко во тьме. Дыхание перехватывает. Ничто в этой комнате не может давать подобный свет.
Мы даровали тебе твою силу, бродяжка.
Держа щетку перед собой, я, спотыкаясь, приближаюсь к огням, аккуратно обходя поднос, который до этого уронила. Я узнаю то, к чему иду, – фонтан для подношений, куда мои посетители бросают монеты и дары. На самом верху высечена безликая статуя, которой они иногда молятся.
До этого безликая.
Синяя, с медными прожилками статуя была гладкой, сколько я ее помню, и ее силуэт едва ли напоминает человеческий, не то что кого-то из богинь Судьбы. Единственная выдающаяся в ней вещь – ее древность. По слухам, она стоит здесь еще со времен первой Провидицы.
Но по мере моего приближения очертания статуи приобретают черты женщины, от которой исходит холодное спокойствие. Ее тело обернуто тканью, ниспадающей водопадом к ногам. Глаза полыхают синим огнем. С ее губ льется хор голосов: