Часто кому-то приходится удерживать сердце в грудной клетке в определенном положении, чтобы во время операции на клапанах обеспечить хирургу доступ к полостям сердца или выполнить шунтирование на задней стенке. Часто этим занимается самый младший врач-ассистент. И вдруг мне вложили сердце в ладонь: я вообще не понял, что произошло. От шока я окаменел и не мог пошевелиться. Только бы ничего не повредить! Только бы не ошибиться! Я держал сердце в руке, как недоношенного младенца. Оно казалось мне таким хрупким, нежным, ранимым и одновременно мощным, ведь его мускулатура ощущается даже в состоянии сна. Никогда прежде я не ощущал эту консистенцию, эти ткани, эту сущность сердца. По-моему, это было сердце мужчины, хотя могло было быть и женским. Они одинаково сильные и весят около 300 граммов.
Шли месяцы и годы, и мои задачи в качестве начинающего кардиохирурга в операционной становились все более сложными. Теперь мне разрешалось вскрывать грудную клетку, подключать пациента к аппарату жизнеобеспечения, а затем и зашивать во время шунтирования. Учителя ястребиным оком следили за каждым моим движением, время от времени направляя мою руку. От волнения у меня порой едва не вываливалась из рук игла, и, если где-нибудь просачивалась хоть одна капля крови, мое собственное сердце готово было остановиться. Не уколол ли я слишком глубоко, или все в порядке? Мой опытный коллега промолчал, значит, можно продолжать. Я научился контролировать свои эмоции, а в лучшем случае – не иметь их вообще. Миллиметр за миллиметром игла наощупь пробиралась сквозь стенки коронарных артерий, внутренний диаметр которых составляет всего 1–2 мм, а стенки тонкие, как пергаментная бумага. Если аорта, представляющая собой великий поток жизни, порвется, кровь прыснет высоко, вплоть до лампы операционной. Поэтому у всех начинающих хирургов дрожат руки. Здравый ум и предельно точная механика делают операцию безопасной. Я усвоил этот момент и с каждым разом работал все более уверенно, но за пределами операционной это холодное функционирование сжимало мое сердце, и даже в своих самых дерзких стремлениях я не мечтал стать хорошим хирургом.
Спустя 8 лет, будучи кардиохирургом, я ушивал кожу в конце длительной операции, почти ни о чем не думая. Я восхищался технологиями и теми завораживающими возможностями, которые они предлагали. К тому времени я уже мог в рутинном режиме проводить операции по шунтированию даже на бьющихся сердцах. Однако в большинстве случаев во время операции сердце все-таки останавливают, ремонтируют и после этого снова заводят. Сложные вмешательства при починке сердечных клапанов и громадная ответственность профессии привлекали меня в равной степени. Сердце почти не прощает ошибок, а давление времени предельно, ведь находиться в состоянии покоя сердце, как правило, должно не дольше 60–90 минут. Чем короче этот промежуток, тем лучше. Это чем-то напоминает смену покрышек в «Формуле-1». Остановка в боксе замены не должна длиться слишком долго, иначе пациент выбывает из гонки. Мой чудесный учитель сформулировал это так: «Во время операции пациент не должен вылететь на вираже, и условием для этого является мастерски отремонтированный двигатель».