– Ну да, – соглашаюсь я. Волна облегчения расслабляет мышцы, о напряжении которых я даже не подозревала. – Хорошая мысль, мам.
– Я могу поехать и попытаться найти коробку, если ты останешься с ней?
– Да, конечно, – говорю я и беру айпад. Я нажимаю на фотографию мамы, и на айпаде появляется надпись «Нэнни», поэтому я вздрагиваю и начинаю редактировать метку на фотографии, но Бабча нетерпеливо отмахивается от моей руки. Наши взгляды встречаются, и она криво улыбается мне, будто говорит: «Малыш, я больна, но не глупа». Я испытываю такое облегчение от этой улыбки, что наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в лоб, а затем нажимаю еще несколько кнопок.
«Нэнни ищет коробку сейчас».
Бабча удовлетворенно вздыхает и нажимает кнопку «Да», затем кладет руку мне на предплечье и сжимает. В данный момент она не может говорить, но она всю мою жизнь была моей путеводной звездой, так что я все равно слышу ее голос в своей голове.
«Хорошая девочка, Элис. Спасибо».
В те дни получать информацию было не слишком просто, поэтому до меня доходили только обрывочные сведения о подготовке к войне. Тшебиня находилась довольно близко к границе с Германией, и мой город оказался не застрахован от идеологии, набиравшей силу в соседней стране. Ненависть, подобно какому-то потустороннему зверю, проявлялась в локальных актах насилия и притеснения, направленных против еврейских граждан, и набирала силу по мере того, как жаждущие власти подпитывали ее риторикой и пропагандой.
Только сейчас, оглядываясь назад с мудростью возраста, я вижу, что предупреждающие знаки были разбросаны по всей нашей простой жизни уже тогда. Я помню, как впервые услышала, что еврейские друзья в Тшебине были ограблены, подверглись нападению или их имущество было разгромлено. Мои родители были потрясены таким ходом событий, и к тому времени мой отец ясно и откровенно дал нам, детям, понять свое мнение об отношениях между еврейской и католической общинами Тшебини. «Поляк – это поляк», – часто говорил он, потому что для моего отца традиции и религия человека не имели значения, его интересовали только характер и трудовая этика. Но это была не та точка зрения, которую разделяло все наше сообщество, и уродливые проявления антисемитизма приводили в ярость моего в целом мягкого отца.