Так ведь подсказал не кто-нибудь, а сам ночной печальный Демон, дух изгнанья – зачем, почему именно сейчас, почему в слезах? Не над своей же судьбой он плакал? Если над моей судьбой плакал, то почему так горько и безутешно? Неужели и впрямь, вообще, свобода выбора есть, и всегда фатальна свобода выбора, в частности достойны только безутешного плача? Может н не прав со свободой выбора или прав только наполовину, на четверть с этой чертовой фатальной свободой выбора? А если бы ночной гость взял бы, да рассмеялся и захохотал над тобой, тебе было бы легче? Конечно, нет, еще было бы тоскливей и безнадежней – хоть хохочи, хоть плачь. Даже обидней и противней, когда над тобой, над твоей судьбой Демон хохочет, ржет, как сивый мерин. А он тихо и безутешно плакал, и глаза его были мокрые от горьких слез. Есть ли он, вообще, в природе этот печальный чернокрылый Демон или это только порождение воображения юного гениального поэта, погибшего от выстрела бездарного Мартынова? Ведь поэт писал своего Демона чуть ли не всю жизнь, с младых ногтей до последней дуэли – зачем, вот в чем вопрос? Неужели легче жить с Демоном в душе, не отпускающим, мучающим? Вдруг он и к Лермонтову присаживался ночью к изголовью и говорил: «Свобода выбора фатальна», может, другие печальные афоризмы извлекал из своей головы? Возможно, тоже плакал Демон над судьбой поэта, когда тот еще и не представлял себя поэтом со своей стезей удивительной и трагической одновременно?
Он вспомнил, что удивительный поэт от Господа Михаил Юрьевич Лермонтов так и не опубликовал свою многострадальную поэму при жизни, писал и переписывал строки о Демоне всю жизнь, с четырнадцатилетнего возраста буквально до самой гибели на дуэли, причем до конца жизни испытывал явную неудовлетворенность своей поэмой. Если бы не ранняя гибель в неполные двадцать семь лет, он бы снова и снова возвращался к текстам детства и юности – только вот на чем бы он остановился? Вряд ли, первое полное издание поэмы, осуществленное в Германии, в Карлсруэ доброхотами, по «придворному списку» (когда с последним рукописным вариантом поэмы по совету Жуковского захотел ознакомиться наследник царя), через пятнадцать лет после его гибели на дуэли обрадовало бы Лермонтова?
Он открыл страницу книги со строками поэта, подчеркнутыми его рукой в далекой поэтической и спортивной юности, и заново выделенными им же своей кровью в день похорон жены, после траурных многолюдных поминок: «Я был отвергнут, как эдем, мир для меня стал глух и нем. По вольной прихоти теченья так поврежденная ладья без парусов и без руля, плывет не зная назначенья. Так ранней утренней порой отрывок тучи громовой, в лазурной вышине чернея, один, нигде пристать не смея, летит без цели и следа, Бог весть, откуда и куда!»