Часть дороги, на которой разбили колонну брата, была на территории противника. А значит, что искать надо с той стороны. «Наши» в этом не помогли и не помогут уже. Значит, надо за границу.
Загранпаспорта у неё не было. Она подала документы, но сроки, сроки. В части помогать не хотели, отправляли то к одному офицеру, то к другому. Те ничего сделать не могли, может, не хотели, может, не могли.
После очередного посещения части к ней подошёл человек. Обычный русский парень, видно, что из военных. Протянул сложенный вдвое листок. Молча, отдал и ушёл.
В трамвае она раскрыла лист, там было одно слово «Легион» и номер телефона. Домой в деревню она не вернулась.
Думала недолго. Бросить брата она не могла. Их во всём мире было только двое. Брат и сестра. И брата надо спасать. Родина спасать его не хочет.
В дешёвой «профильной, для работников» гостинице она подолгу читала о Легионе. И «наши» отзывы, и иностранные. По нашим получалось, что это предатели, по иностранным – настоящие патриоты. В любом случае, Легион воевал в Европе.
И присоединиться к нему было преступлением. С уголовным наказанием, а может и чего хуже, если в плен попадёшь.
По вечерам она думала о родине. О своём отношении к ней. В школе уроков патриотизма не было. Как и комсомола, политинформации и прочей советской «патриотической атрибутики».
Воспитатели про «Любовь к Родине» не рассказывали. Праздники советские, конечно же, отмечались. Как отмечались. После всех занятий приходилось торчать в актовом зале, учить стихи, маршировать классом, а потом всей школой. В общем, муштра, а не праздник. И со временем, выработалось соответственное отношение к торжествам.
После окончания школы, когда наступил День страны, оказалось, что не нужно ничего учить, не нужно ходить строем, не нужно выступать на сцене. Этот выходной она пролежала дома. С книгой и чаем.
Как и остальные «праздники».
Однажды, в детдоме, их возили в большой город в другом конце страны. Санкт-Петербург. Настоящий, почти европейский. С огромными улицами, фонарями и людьми. Эти люди были другие. Они отличались от деревенских, от детдомовских, от всех местных.
После возвращения она плакала. Она не хотела возвращаться. Мир, в котором она жила, теперь казался ей серой копией, подделкой настоящего мира, настоящей жизни. Она хотела в Европу. В мир других людей, других ценностей. Она верила, что там не надо маршировать в день какой-нибудь революции.