черная на меня глядит, и глазища, глазища здоровенные, что твои блюдца, зеленые. Испужался я, перекрестился, а он на полок
16 и вскочил. Товды
17 я задом попятился. Крещусь и пячусь. Так и вышел из парной, не кинулся он на меня, уберег Господь. Пришлось домой голым идти.
– То и обдериха могла быть, – задумчиво сказал Лукьян.
– Могла…
Они нерешительно стояли перед дверью.
– Мужики, отпустите, – всхлипнул я. – Я же свой, крещеный.
– Креста на тебе нет, – уличил Лукьян, – брэшешь ты.
– Что ты слушаешь нечистого? – Антип умело ткнул меня по почке. – Он тебе и не такого наплетет.
– Я в баню мыться просто крест снял, – ухватился я за призрачную надежду. – Я перекреститься могу…
Разбойники прислонили меня к бревенчатой стене бани и, отпустив, отошли на пару шагов, озадаченно рассматривая. Для страховки при этом держали меня под прицелом винтовки и обреза.
– Черт перекреститься не могёть, – озадаченно сказал Антип. – Так?
– Бачимо, – согласился Лукьян.
– Ежели он перекрестится, то он человек? Так?
– Знамо дело, – кивнул Лукьян.
– Крестись, паскуда! – щелкнул предохранителем. – А то стрельну!
Я перекрестился дрожащей рукой. Потом еще и еще. Бандиты не стреляли, и это крепило мою робкую надежду.
– Знать, впрямь крещеный, – обрадовался Антип.
– Да крещеный я, крещеный, – с облегчением выдохнул я.
– Это хорошо, – масляная рожа громилы просияла, – значит, тебя есть можно.
– Зачем? – обреченно спросил я. Надежда, кратко пискнув, умерла.
– Война войной, а обед по расписанию, – амбал степенно погладил живот. – Ладно на ночь горячего пожевать – кишки погреть. Стреляй его, Лукьян.
– Сам чего не стреляешь?
– Картечь потом выковыривать? Стреляй.
– Патрона жалко, – пожал плечами Лукьян. Щелкнул предохранителем, закинул винтовку на плечо. Вытащил из поясных ножен зверского вида нож. – Давай прирежем.
Я сжался, готовясь подороже продать свою жизнь. Скрипнула дверь бани, медленно отворяясь. Обрез и мигом сорванная с плеча винтовка жадно уставились в темнеющий дверной проем. Из бани вышла одетая в черное пыльное платье высокая сгорбленная женщина с каким-то угловато-перекошено-перекрученным лицом – будто оно побывало в сильном пламени, сморщившись как целлулоидная маска, и косящим левым глазом. Длинные черные косы, закинутые за плечи, касались пола. Женщина провела по побледневшим как мел бандитам ленивым взглядом, повернув голову, посмотрела на меня. В правом глазу ее плавали сразу два ярко-светящихся зрачка: зеленый и желтый. Я судорожно сглотнул. Задержавшись на мне, взгляд вернулся к испуганным мужикам.