Но любые укоры всегда скатывались с Адама, как вода с лебединых крыльев, горохом:
– Матушка, сегодня великий день, ваш младший сын возвращается домой как мужчина, с трофеем… а вы гоните его умыться! Посмотрите-ка, какого красавца подколол Джон!
– Вот оно что! – леди-мать наклонилась ко мне, чтобы взглянуть в лицо. – Тогда прими мои поздравления, младший сын. Я горжусь тобой.
Когда олицетворенный ею дух ушел из Хейлса, этот мир переменился навсегда.
– Явились! Достойные братья достойной леди! Только посмотри на них, Мардж!
– Разумеется, Джоан, ни один из них не будет достойным такой достойнейшей, как ты!
Два возгласа моих богоданных сестер стрелами впились в тело осеннего дня, одновременно. Пока Джоанна придирается, а Маргарет смеется, мир держится на своей оси. Обе они были старшие, но, рожденные от разных матерей, различны, как день и ночь. Моя, конечно, та, которая день – Маргарет. Джоанна, первенец моего отца от брака с Дженет Дуглас, дочерью графа Мортона от «Немой леди» Стюарт, ее единственное выжившее дитя, была воспитана моей матерью, но сызмала держалась особняком. Потому, возможно, что никто в семье, за исключением самого господина графа, теплых чувств к ней не питал. Да вот еще Маргарет – та и вообще любила всех без разбору. Бьюсь об заклад, она сумела бы даже в Уилле с Патриком найти что-нибудь хорошее.
Девицы появились как раз из дверей холла – словно поджидали нас. Одна – чтоб влепить выговор за плебейский вид (а какой еще вид будет у охотника, проведшего сутки в лесной глуши в погоне за кабаном), вторая – чтоб посмеяться над первой и обнять братьев. Она и обняла, пока Джоанна сыпала эпитетами с редкой изобретательностью, казалось бы, несвойственной столь благородной, молодой и хорошо воспитанной леди.
О чем я ей и сказал.
Ее руку, занесенную для пощечины, перехватил Адам. Мать давно уже скрылась в холле, иначе бы сестрица попридержала себя при мачехе. А мастер Босуэлл только поднял бровь, взглянув на сестру. Приязни меж ними не было, но и вражды тоже. Адам не враждовал ни с кем, но каждого мог приструнить. В нем была спокойная власть – и твердое сознание, что он для этой власти рожден.
Так оно и было.
– Джоан… – только и сказал он.
– Щенок, – бросила она сквозь зубы и махнула юбками, спеша к себе в Восточную башню. Но с десяти шагов все-таки обернулась к нам. – Приведите себя в пристойный вид, вы двое. Ибо приближается сам король!