Спросил он вроде бы вежливо, но истинный смысл вопроса был совсем другим: «Зачем вы её сюда привели?» Лев Борисович понял это и ответил довольно громко:
– Нет, спасибо. Продолжайте наблюдение, мы уже уходим.
На звук его голоса фигура в родильной камере обернулась, и Лена увидела бледное лицо в ореоле казавшихся совсем тёмными волос: закрытые глаза с длинными ресницами и радостная улыбка узнавания, улыбка не куклы, а разумного существа, человека. Наверное, именно тогда девушка и полюбила его, увидев в том, чью внешность лепила совсем недавно, не идеал красоты и не несчастного раба, а личность, пусть пока и не осознающую себя полностью.
Лена настояла на том, чтобы присутствовать при рождении Лепонта. Этот процесс был долгим, сложным и, что понятно, отчасти напоминал обычное рождение. Тело с помощью манипуляторов освободили от костюма-сетки, разместили горизонтально, чтобы оно не пострадало от непривычной ещё силы тяжести, затем начали откачивать из камеры жидкость. На это ушло больше получаса, а потом ещё пришлось ждать, пока тело немного обсохнет. Потом его через открытую теперь стеклянную панель перенесли на каталку. Лицо парня быстро покрывалось тонкой, словно высохшая яичная маска, сразу же растрескавшейся плёнкой – раньше она предохраняла Лепонта от непроизвольного глотания жидкости и не давала открывать глаза. Едва плёнка высохла и рассыпалась, от тела отсоединили силиконовую «пуповину». Лишённый кислорода организм стал бороться за жизнь, заработали лёгкие, парень хрипло вдохнул воздух, сразу же закашлявшись, и закричал. Это не был крик младенца. Лене как-то, ещё на медицинских курсах, пришлось помогать при стремительных родах, и она знала, что первый крик ребёнка – просто первый вздох. Здесь же был именно крик страха и боли, причиняемой ему всем – ярким светом, запахами, какофонией звуков, грубыми прикосновениями ассистентов, холодом каталки. Мозг Лепонта осознавал происходящее, и учёный с девушкой это поняли.
Лена помогала Льву Борисовичу устроить парня в боксе и думала о том, что он не похож на того, кого она лепила. На первый взгляд он был той, сделанной ею по заказу центра копией Лепонта, но она, помнившая каждую чёрточку лица «манекена», видела отличия: немного иную мимику, непроизвольную, незаметную в «манекене», а теперь проявившуюся небольшую асимметрию. Да и вообще всё было иным, пусть и похожим на Лепонта, но так, как бывают похожи близкие родственники. Он не был ни копией умершего манекенщика, ни копией её «болванки». И Лена радовалась этому, радовалась, что он