– Каких угроз? – возмутился бывший лейтенант; его лысина воинственно блестела в свете свечей.
– Джентльмены, вы и есть угроза! Вы же своего даже от дважды мёртвого добьётесь. Я о вас ой как наслышан. Светлые паладины, драть вас колокольней через коромысло! Надеюсь, в следующий раз мы с вами увидимся на вашей посмертной канонизации. Господи, как я буду счастлив!
– Спасибо, отче, на добром слове, мы будем стараться! – вежливо ответил Рей и потащил Ричарда за собой на улицу.
В храме не то чтобы было легко дышать. Особенно в такую погоду. А Ричард явно с трудом сдерживал себя от желания показать патриарху язык.
– Не люблю я официальные церковные власти! – заявил Салех, когда двери храма за ними захлопнулись.
– А вы-то чего их не любите? – удивился Гринривер. – Ладно я, у меня хоть основания есть…
– Да смотрят они так, знаешь, не особо добро…
– Его Святейшество просит передать письмо лично в руки вашего начальника и требует, чтобы вы оставались при нём до того момента, как он закончит читать письмо, – сухо и безэмоционально произнёс служка, подошедший на удивление незаметно.
– Видимо, желает сразу получить ответ? – уточнил громила.
Служка молча развернулся на пятках и удалился. Конверт остался в руках Рея.
В очередной раз пересекая столицу из конца в конец, Салех дремал, а Ричард сидел и думал. Его абсолютно не устраивала полнейшая нелогичность происходящего.
Минуло долгих три года обучения во ВНУВНОВ, пока, наконец, Ричард не научился много думать. Это избавило его от львиной доли травм и побоев. Если Гринривер поступал и рассуждал разумно, Салех всегда отступал с очередным изуверским способом обучения. Тем самым Гринривер опроверг тезис о том, что сложному адаптивному поведению невозможно научить с помощью побоев. Коренилось ли дело в уникальных педагогических способностях бывшего лейтенанта, или же это Ричард такой уникальный – вопрос открытый. Ну, или как бы по этому поводу сказал Салех: «Слишком тупой, чтобы понять с первого раза, но слишком бессмертный, чтобы у тебя был хоть один шанс избежать понимания».
Короче, Гринривер трясся в экипаже, вяло оглядывал столичные улицы и чувствовал, что он что-то важное упускает. Или же все вокруг действительно сошли с ума, и тогда можно вообще ничего не делать и никак на происходящее не реагировать. Последнее казалось особенно тяжким.