Сирены снова начинают выть. Просыпается малыш Дарвин. Он ничего не понимает, он просто по привычке бежит сразу на кухню и сидит там, как взрослый, закинув ногу на ногу, дожидаясь, когда ему нальют стакан кефира.
Пашка обычно просыпается только к полудню. Мы с Дарвином успеваем и позавтракать, и наиграться, и поплакать при звуке сирен. Если Пашка не просыпается слишком долго, Дарвин бежит к нему и сам забирается под одеяло, начинает щекотать. И Пашка спросонья смеется подхрипшим голосом, говорит что-то веселое. Обычно это приятный, какой-то по-домашнему милый момент дня. Даже если воет сирена…
– Асльо? – спрашивает Дарвин. На его тарабарском наречии это значит «щекотно».
– Асльо! – подтверждает тогда Пашка. И они хихикают.
А бывает, что Пашка просыпается сам, выходит с неизменным «Доброе утро!» из спальни, идет умываться.
– Как спалось?
Может быть, это большой секрет, но Пашка глуховат. Оттого и спит так крепко. И нервы у него железные. А может, просто верит, что его хранит его еврейский бог. Или, может быть, просто верит в статистику, что вероятность погибнуть от ракетной атаки не больше, чем в ДТП. Не знаю. Но он спит крепко и всю ночь. Под сирену и взрывы. И в телефон не смотрит ежеминутно, как я. Что там может быть такого интересного, чтоб ночью не спать? Все равно можно утром прочесть.
При виде Пашки я опять впадаю в легкую истерику:
– Ночью опять взрывы были…
– А, я, кажется, слышал сквозь сон.
– Паш… – подхожу, падаю на теплое плечо и реву так, что голова начинает кружиться. – Я больше не вынесу. Когда все это окончится?!
– Скоро! – уверенно говорит он, и мы идем на кухню.
На завтрак – гренки. Собственно, только это и осталось. Дохода ни у кого нет, только родительская пенсия. Мы с Пашкой уже давно без работы. Я понемногу трачу деньги Дарвина, которые мне начисляли как декретные. А думала, что отложу – ведь когда-то там будет школа, траты, хлопоты… Будут ли? Когда? Все кажется другим миром, другой жизнью.
Потому и едим много хлеба и яиц. Мама иногда делает пирожки. Нет, еще не голод, но уже все не так, как раньше. Все – не так.
Папа входит на кухню и требует, чтоб все пробовали сало, сам солил. Мы пробуем, хотя никто сала не хочет. Да и вообще кусок в горло не лезет. Дарвин втихаря таскает печенье, что запасли для него. Хоть какая-то радость ребенку.