«Полечка. Песнь Кассандры…»
Разбита чашка, Александр, и моет ноги вместе с головой на башне на одной ноге Кассандра, глядит она на спящий город Трою. Из искорок обрушенного неба, на водопое перемирий водяных, я от тебя уношу Бориса с Глебом и убегаю в алтарный тайник. Украдена, украдена икона, из Хилтона и, в бога душу ран, на магазине «Ветеран» стоит надстройка в виде отеля «Аль Хайат», маман. Будь проклят центр кривого эмирата, в котором косинус в костел забит, на скотобойне жатва виновата, и цирк вон покатился и горит.
В метро бежит по рельсам, обгоняя все поезда, маньяк полубольной, пока мы выпиваем, выпиваем, пока лежим с больною головой. Мы, Душенька, лишь разряжаем магазины, но в них ядро витрин разбитое горит, и долго ходит ночью по квартире, и про Берлин с Верленом говорит. Какая маленькая ножка, румянец, детское твое лицо – не кошка пробежала, то не кошка, а молния в лукошко, грибник Фаддей, что крутит на «Мосфильме» колесо.
Под соловьиный храп, под легкое дыханье ко мне идет ко мне ползет и ест меня, воспоминание одно воспоминание, трамвайные окошки заслоня, за занавеской желтой шторы ты видишь юбки платья и чулки, который год, который год, который час, который день в пучки волос ты собирала, Лунная дорожка, а мы хлебаем водку сапогом, и вот растет костлявая сторожка, и мед струится или самогон. Вот мира ковш, вот скалка, вот скатерка, и я бегу, подбитый, но живой, и в дольчики рядится гимнастерка, с иголкою бровей под шубой хвой. Ты раскрасневшаяся, пляшешь с мороза в шубе той в одних чулках, Матрена наша, Маша и Наташа, а Ольге ложкой по лбу по губам.