Где-то там, на высоком холме, стоит и возвышается твой фантастический пряничный терем, выложенный слюдой и червонными леденцами, и полчища любопытных головоногих лягушек забираются и прут через островерхое высокое окно прямо в твою белоснежную накрахмаленную кроватку. Как я хотел бы быть на их месте.
В младенчестве меня записали в лейб-гренадеры. В пять лет я уже командовал полком. В шесть – странствовал по Серному острову ну и еще вдоль по Офицерскому переулку, в поисках пропитания и воинской доблести, и где я заблудился, растерял всех вверенных мне солдат и остатки своего честного имени. А кроме того саблю, пуговицы и всю прочую дребедень и амуницию. Где они теперь? О дальнейшем и вспоминать особо не хочется, но неугомонный майор Дарлингтон требует подробностей. Изложи, говорит, на бумаге. Что ж, изволь голубчик.
Изволь.
Солдатам я вроде как бог, но для тебя, небесная алмазная канареечка, и только до тебя, я червь, червь и всегда ведь будет так. Я буду свиваться в колечки, крендельки и сердечки возле благоуханных ног твоих. Возле твоих хрустальных и шелковых туфелек. И пусть государь рассматривает меня в свой дурацкий дальнобойный оптический телескоп, если пожелает. Пусть посылает на мою бедную голову громы и молнии, угрозы и проклятья, а я буду терпеливо терпеть.
Да и что во мне такого божественного? Виду я довольно устрашающего, рука моя отягощена трехпудовой саблей, пояс увешан гранатами и бомбами, мундир застегнут на сотни тысяч янтарных пуговиц и крючочков. Я половину дня провожу, расстегивая и застегивая их. Потом в изнеможении падаю на кровать. Одним словом, обычный офицер лейб-гвардии, каковых миллионы.
Майор Дарлингтон говорит наш мир состоит из миллиона хрустальных осколков.
С чего он взял, спрашивается. Фельшер кукушкин говорил наш мир это любовь.
Пусть государь сотрясает половину земного шара, верховодит солнечными лучами, сплетая из них хитроумные морские узоры, командует осенними ливнями и февральским снегом, а я буду повелевать твоим крохотным сердечком, размером с маковое зернышко, разжемчужная моя канареечка.
Майор Дарлингтон говорит мне «капитан, мандариновый сок жжет мои (ну то есть его) руки. Да и холод, знаешь ли, собачий. Они обе вдруг обе потрескались от мандарин и мороза». Ну, морозы в этом году какие-то жуткие, за что, господи, нам все это. Рельсы вдруг все полопались, паровозные трубы полопались, и с подвозом съедобного провианту возникли объективные и непреодолимые трудности. В чем мы спрашивается провинились? И спросить-то ведь некого. Существо и мудрость божия всегда были и остаются вне нашего понимания.