* * *
На следующее утро – 27-го декабря 1980-го – я проснулась от того, что мама с орущим братом на руках с кем-то возбужденно общалась по телефону. Папы дома не было.
Из обрывков маминых фраз я вдруг с ужасом поняла, что все, что вчера рассказывал мне папа, сегодня из «событий давно минувших дней» превратилось в нашу реальность. И эта сегодняшняя явь, в отличие от вчерашних историй, и впрямь непосредственно меня касается. Не теперь не только потому, что я «помесь Есенина с Шахерезадой» и живо интересуюсь историей мест, где нахожусь. Полтора века спустя эта история вдруг повторилась в жутких деталях: на наше посольство напала разъяренная толпа, снесла ворота, сорвала флаг и, сметая все на своем пути, ворвалась в «грибоедовский», ныне мемориальный, зал приемов, перед которым я только вчера стояла, любуясь мемориальными досками. И, судя по маминым репликам, полностью его разгромила, заодно разбив церемониальные сервизы из китайского фарфора, подаренные Грибоедову и Нине на свадьбу, и ту самую «грибоедовскую» люстру, подарок царя, заботливо перевезенную в Тегеран из табризской миссии специальным караваном.
– Неужели? – говорила мама в трубку, чуть не плача. – Прямо рухнула?! Ужас! Растаскивают на память? Какое варварство! Зеркала разбили? Они же антикварные, царских времен! Рамы золотые, а не золоченые! А картины? Там же бесценная живопись! А вазы? А императорский фарфор?
– А папа? – закричала я, вскакивая с постели. – А где папа?
На картины мне было плевать, лишь бы моему папе не уготовили участь Грибоедова! Он, конечно, не был Посланником, но он был моим папой, которого не было дома, и в тот момент я волновалась только за него.
– Это звонила дяди Володина тетя Галя, – сообщила мама, завидев меня. – Не волнуйся, уже все закончилось.
– Где мой папа??? – прокричала я – и в следующую же секунду почувствовала себя полной дурой.
Я бросилась к входной двери. Я бы добежала бегом до Нёфле-ле-Шато, но мама с братом на руках перегородила мне путь, словно мадонна с младенцем:
– Успокойся, все хорошо, папа сейчас придет!
Брат кричал, мама укачивала его, всем своим видом выражая, что ничего не изменилось, и сейчас она, как обычно, вручит мне «кулек», в который туго закручивали младенца с тех самых пор, как о мамином отказе от пеленания проведала бабушка. Она быстренько вправила дочке мозги, разъяснив, что «буржуазные бредни о вреде пеленания приведут к тому, что у ребенка будут кривые ноги». А в свертке из пеленок младенец лежит по стойке «смирно» и ноги с руками растут у него прямо.