Кавалер не отходил от тети Тамары ни на шаг и даже никуда, кроме нее, не смотрел. Они сели за стол и болгарин принялся заботливо накладывать в тети Тамарину тарелку угощения, а когда она приступила к еде, наблюдал за ней влюбленными глазами и нежно убрал ей за ухо выбившийся из прически локон.
– Ну натурально голубки! – прошептала доктор-аптека.
– Попугаи-неразлучники! – поддержала ее сестра-кал.
– Распутства гамадрил! – пробормотал себе под нос Грядкин. Он внимательнее всех наблюдал за парочкой и мрачнел на глазах.
– Смотри-ка, не спит наш верности осёл! – развеселилась доктор-аптека.
– И в нем не дремлет ревности козел! – радостно подхватил доктор-попа.
– А это еще что за радости гиббон? – огрызнулся Грядкин. – Я – как его? – кабан забвенья и скромности енот!
– Пойдем танцевать, мой енотик! – задергала его за рукав тетя Моника, вертящаяся рядом и следящая за его взглядом. А взгляд свой «объект гэ» прямо не сводил с тети Тамары с ее ухажером!
Маленькая женщина, дремлющая во мне, про себя искренне порадовалась успеху тети Тамары и наказала себе запомнить этот беспроигрышный ход «курощения и низведения» всяких «распутства гамадрилов» вроде Грядкина.
…Первые январские деньки 81-го выдались солнечными и ленивыми. Наша учительница Светлана Александровна сказала, что каникулы у нас с Серегой и Максом будут, «как у нормальных советских школьников» – десять дней. Правда, с учетом татиля – местного выходного в пятницу и последующих наших субботы-воскресенья – у нас вышло целых 13 свободных от занятий дней. Только папа свой инглиш не отменил. С утра я уединялась со своим «маленький зеленым другом», как папа обзывал мой видавший виды потертый англо-русский словарь. С началом войны он и впрямь стал моим лучшим другом. Если подсчитать, с ним я проводила времени даже больше, чем с Серегой. А больше времени, чем с зеленым другом, я проводила только с младшим братом: когда я не сидела со словарем, то сидела с ним. Во дворе все равно делать было нечего. Мальчишки и Тапоня слонялись там, как неприкаянные, со скрипом изобретая себе занятия. И когда я важно выходила туда с коляской, степенно укачивая «своего младшенького», смотрели на меня почти с завистью – мне было, чем себя развлечь.
На Рождество, которое, конечно, никто официально не отмечал, но все знали, что оно 7-го января, в бимарестане вдруг появилась новая медсестра. Об этом мне сообщила мама, а ей Шурочка – жена начальника медчасти. Мама выходила гулять с коляской и встретила Шурочку случайно: та возвращалась из христианской церкви, которую случайно обнаружила в Тегеране и теперь исправно посещала по большим религиозным праздникам. Шурочка была очень оживлена по поводу Рождества и на радостях разболталась с мамой, хотя обычно она, как и «раиска», держалась обособленно. Должно быть, начальственное положение их мужей этого требовало, так как сами по себе они казались вполне общительными и доброжелательными дамами. «Раиска» своей прямой осанкой, тщательно уложенной высокой прической, светскими манерами и пристрастием к боа и шляпам напоминала мне мою бабушку Мусю. Шурочка же удивительным образом смахивала на Шурочку из бухгалтерии: это все отметили, посмотрев «Служебный роман», который по осени показали в посольском клубе. Только наша Шурочка общественной работой не занималась, она вообще не работала, только дружила с «раиской», и, как и она, часто разъезжала в Союз и обратно.