– После войны, Петро, обязательно поедем. – Петро понуро опустил голову.
Безрукий понял настроение друга:
– Ну и что? Я тебе расскажу, а ты поймешь. По мостовым-то вместе на брюхе ползали.
Слепой с жаром мечтательно отозвался:
– Наверно, это будет особенный город. Он должен быть светлым и чистым. Никто не посмеет даже плюнуть на улице.
Старик грустно улыбнулся. Женщина бросила влажный взгляд на слепого. Толстый, не отрываясь от семечек, пробормотал:
– У всякой пташки свои замашки.
Добродеев слез с полки, сел против толстого, заглянул ему в глаза, словно в пустоту, и, не разжимая зубов, процедил:
– Заруби себе на носу. В этом городе всяких шкурников, жуликов совсем не будет. – С трудом сдерживая себя, отвернулся к окну. Толстый сделал вид, что не расслышал:
– Что говорите, товарищ капитан?
– Ничего. Не утруждай свою совесть. Грызун.
– Чего? Совесть?
– Я вижу, у тебя ее нет. Грызи семечки.
Перебраниваться у Добродеева желания не было. Только посуровели его глаза.
За окном проплывали в легкой сиреневой дымке сиротливые поля. Они наводили на другое настроение. Видно было, что крестьянская закваска брала вверх. Он с тоской смотрел на эти просторы. И душа тянулась к этим полям…
Старик приблизился к капитану:
– Горячий вы человек, я вижу… Вы из какого сословия будете?
– Из крестьян, – не отрывая глаз от полей, проговорил Добродеев. – Был учителем, потом председателем колхоза.
Старик чинно кивает:
– Начальство, значит.
– Какое начальство… Вот смотрю на поле и думаю: пахать надо, сеять, вырастить, собрать – руки нужны. А руки-то крестьянские автомат держат. – Помолчал, затем добавил: – Справятся ли тут без нас?
Безрукий нечаянно услышал последние слова. Оживился, желая поддержать разговор:
– Вы, товарищ капитан, не сумневайтесь. Мы вот возвращаемся к земле. Ничего, что такие, – тряхнул пустым рукавом. – Зато дух у нас фронтовой. Одной рукой за двоих будем работать.
Грустно перестукивают колеса на стыках. Люди в вагоне занялись своими делами. Безрукий вплотную прижался к капитану:
– Вы уж там… – Сжал единственны кулак. – За Сталинград…
Добродеев посуровел:
– Понимаю, солдат. Можешь быть спокоен.
Ему хотелось быстрее покинуть душный вагон.