– Извиняюсь, господин, вы не Астахов будете?
Человек на дрожках кивком бросил шляпу на лоб;
поворачиваясь, поднял на Мишку глаза.
– Да, Астахов. А что? Вы разве… Постой, да ведь ты – Кошевой? – Он привстал и, улыбаясь из-под подстриженных каштановых усов одними губами, храня в глазах, во всем постаревшем лице неприступную суровость, растерянно и обрадованно протянул руку. – Кошевой? Михаил? Вот как увиделись!.. Очень рад…
– Как же? Как же так? – Мишка бросил поводья, недоуменно развел руками. – Гутарили, что убили тебя. Гляжу: Астахов…
Мишка зацвел улыбкой, заерзал, засуетился в седле, но внешность Степана, чистый глухой выговор его смутили; он изменил обращение и после в разговоре все время называл его на «вы», смутно ощущая какую-то невидимую грань, разделявшую их.
Между ними завязался разговор. Лошади шли шагом. На западе пышно цвел закат, по небу лазоревые шли в ночь тучки. Сбоку от дороги в зарослях проса оглушительно надсаживался перепел, пыльная тишина оседала над степью, изжившей к вечеру дневную суету и гомон. На развилке чукаринской и кружилинской дорог виднелся на фоне сиреневого неба увядший силуэт часовни; над ним отвесно ниспадала скопившаяся громада кирпично-бурых кучевых облаков.
– Откель же вы взялись, Степан Андреич? – радостно допытывался Мишка.
– Из Германии. Выбрался вот на родину.
– Как же наши казаки гутарили: мол, убили на наших глазах Степана?
Степан отвечал сдержанно, ровно, словно тяготясь расспросами:
– Ранили в двух местах, а казаки… Что казаки? Бросили они меня… Попал в плен… Немцы вылечили, послали на работу…
– Писем от вас не было вроде…
– Писать некому. – Степан бросил окурок и сейчас же закурил вторую сигару.
– А жене? Супруга ваша живая-здоровая.
– Я ведь с ней не жил, – известно, кажется.
Голос Степана звучал сухо, ни одной теплой нотки не вкралось в него. Упоминание о жене его не взволновало.
– Что же, не скучали в чужой стороне? – жадно пытал Мишка, почти ложась грудью на луку.
– Вначале скучал, а потом привык. Мне хорошо жилось. – Помолчав, добавил: – Хотел совсем остаться в Германии, в подданство перейти. Но вот домой потянуло – бросил все, поехал.
Степан, в первый раз смягчив черствые излучины в углах глаз, улыбнулся.
– А у нас тут, видите, какая расторопь идет?.. Воюем промеж себя.
– Да-а-а-а… слыхал.