Еле оторвав от кресла взгляд, Костя прошел внутрь кабинет, борясь с ощущением того, что ему сюда нельзя. Будто вот–вот кто–то выйдет и отругает его за то, что он зашел сюда без разрешения и снова отвлекает, мешает, толком не объясняя зачем нарушил покой этого места. Окна, с плотно задернутыми шторами теперь, казалось, специально скрывали свет. В этом месте ему не рады, уходи. Остальная часть дома, может быть, ещё выносит твое существования, но эта без обмана заявляет, чтобы ты катился отсюда куда подальше и ничего и никогда здесь не трогал.
Картины весели на своих местах. Карта города, подаренные друзьями масляные портреты, копии Айвазовского. Евгений Дмитриевич обожал море, грезил о нём. Пару раз они даже выезжали семьей, но чаше он уезжал в один, в командировку, по обмену. На эти два, а иногда три месяца, в доме становилось чуть больше света, а стены казались чуть дружелюбнее, будто тоже выдыхали с его отъездом. Но сейчас все изменилось. Родителей здесь больше нет, но Дом продолжает злиться на него. Может, не может простить ему отъезда? Не может простить одиночества.
В отличие от стола в его «детской», этот был чист. Будто новый. Только обшарпанность дерева выдает его возраст. И длинная прорезанная линия сбоку – Костя как–то со зла оставил её кухонным ножом. Евгений Дмитриевич даже не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Тогда это было бы ещё более стыдно. Несколько недель Костя потом не находил себе места. Ведь если отец заметил – нужно было извиниться, но если нет, то он бы расстроился, разозлился, а так он этого не замечает и проблем ни у кого нет.
Радиоприёмник, другой, новее, стоял на стеллаже с книгами и грамотами. Часть из них – конференции, другая – он даже не знал. Они просто стояли там всегда. Не захотев больше разглядывать это место, Костя схватил радиоприёмник и поспешил выйти из комнаты. Как только дверь за ним закрылась, он услышал знакомый скрип. Будто кресло вернулось за свое место – за стол. Он мог поклясться, что на секунду, всего на одну, ему показалось, что он услышал стук пальцев по клавиатуре. Быстрый, аритмичный и громкий. Костя остановился, затаил дыхание и прислушался. Тишина. Странное щекочущее желание открыть дверь и проверить зародилось где–то в районе лопаток, переместилось в шею, заставив её дернуться в сторону. Эти тики не посещали его со времен школы. Пропали, как только он переехал в Санкт–Петербург. Он тогда, кажется, и не заметил, как они ушли. Их становилось меньше, а затем память о том, что они вообще были безвозвратно стерлась. Оказалось, что нет. Костя сжал пальцы в кулаки, ещё одна забытая привычка, и спустился вниз, в гостиную, не оглядываясь назад. Он затылком чувствовал, как Дом улыбается ему вслед. Издевается, заигрывает, как хищник гоняет жертву перед тем, как поймать и растерзать. Так интереснее.