Она улыбнулась неожиданно тепло и искренне и, наконец, подняла на меня взгляд.
– И вот, я вижу вас, – заглянула она мне в самую душу темными глазами. – С виду, привлекательный мужик, но с такими старыми ранами на душе и сердце, что они покрылись воняющими, сочащимися гнойниками. Ваши раны пытаются затянуться, а вы их ковыряете грязными руками, чтобы народ вокруг не сбавлял градус жалости и спускал вам многое, потому что вам, вроде как, тяжело. Но это мерзко. Вы мне омерзительны, потому что я точно знаю, что сейчас происходит с вашей дочерью. Её рана растет и ширится с каждым днём, но она заклеивает её заплаткой равнодушия, потому что другие к ней тоже равнодушны. Вы перетянули всё внимание на себя вот этим бесконечным ковырянием ран. За своими слезами вы не замечаете её слез, потому что картинка-то размыта, и не разглядеть, что там происходит у нее. А если сразу разглядеть не вышло, то и приглядываться не имеет смысла. Зачем, правда? Она бы сама сказала, если бы у нее что-то болело, как было всегда, когда она маленькая прибегала с каким-нибудь незначительным ушибом или порезом, чтобы ее пожалели родители. А тут – не бежит. Значит, ничего не болит, ну, или само пройдет. Так?
Словно в оцепенении отрицательно покачал головой.
– Так, – кивнула она утвердительно. – Повторюсь: мне вас уже не жалко, но теперь я еще сильнее сочувствую вашей дочери, которую вы предпочли не замечать.
Сказав это, она поднялась со стула и собрала свои ручки в пенал. Из вороха раскрытых и разбросанных по полу книг достала большую тетрадь и убрала её вслед за пеналом в кожаный рюкзак.
Поняв, что больше никаких речей от нее не последует, не выдержал и с насмешкой поинтересовался:
– И ты думаешь, что после твоей душещипательной истории я вернусь домой и заживу по-новому? Для девочки, которую, если верить тебе, воспитала улица, ты слишком наивна. Я бы даже сказал – туповата.
– Это вы туповат, если думаете, что я от вас чего-то жду, – усмехнулась она и застегнула рюкзак, забросив одну лямку на плечо. Подошла ко мне вплотную и вполголоса, глядя в глаза, произнесла. – Я хочу, чтобы вы убили себя.
От этого внезапного признания сжало ребра и кольнуло в солнечном сплетении. Нахмурился, не понимая, насколько она сейчас серьёзна и в своем ли она уме. Её лицо снова не выражало абсолютно никаких эмоций.