Этот миг не просто одно какое-либо переживаемое событие, наблюдаемое на текущий момент времени сейчас, но биллионы этих событий, переживаемых и наблюдаемых с тоскливым постоянством не за две-три секунды, но за многие тысячелетия, как только теперь-сейчас. И все эти тысячелетия, переживаемые как один гигантский миг, стояли перед его духом, находились в его существе, во внутреннем взоре, подобно мириадам мониторов, показывающих то, что называют историей и будущем, а для него только настоящее, но не застывшее, а изменчивое и текучее – живое. И в этих многообразных образах каждый человеческий акт повторяется бесконечно снова и снова. И этот каждый акт Тагес мог изменять бесчисленное множество раз так, например, чтобы человек на то или иное наступил с теми или иными последствиями. Казалось (а может, нет?), он мог тысячелетиями думать о том, какую именно совершить подлую оказию на один и тот же человеческий акт, исходя из прошлых или будущих прегрешений "несчастной жертвы", или же просто подбросить что-либо под какую-либо ногу, чтобы чаянно-неча́янная "жертва" запнулась или поскользнулась по прихоти и забавы ради бога Автоматона².
Айнес Тагес родился в две тысячи семьсот шестьдесят четвёртом году и умер в две тысячи девятьсот двадцать первом. Однако его жизнь лишь биологически равнялась ста пятидесяти семи годам, тогда как, в сущности, она охватывала шестьсот тысяч лет до его рождения и столько же после его смерти. И всё же это был всего лишь один миг, мгновение, насыщенное неисчерпаемым событийным источником. Тагес был человеком, и ничто ему небыло чуждо человеческое. Он был, как и всякий, подвержен всем человеческим фактором, разве что в минимале, как для не совсем обычного человека. Впрочем, ему совершенно не грозили физические недомогания. Так что со здоровьем тела было всё отлично. Оно обладало и силой, и здоровьем, и молодостью, что не скажешь ныне о его духе, так как его Сутратман был очень много сильно поколеблен и взволнован. И если некогда миг его бытия был сухой констанцией факта в Истории Вселенной, то теперь об этом оставалось лишь вспоминать, впадая под креплёным вином в меланхолическую ностальгию.
Но вспоминать Тагес не привык, да и не умел, поскольку всегда знал всё необходимое для своего существования, для собственной жизни и бытия, как Хранителя и Стража Истории, её наиважнейших узлов-локусов. Он должен был хранить порядок линейного времени от, так сказать, специфических зигзагов, спиральностей, преломлений и пересечений, методом сохранения нужных исторических или настоящих событий, человеческих действий, направлением этих действий, устраняя случайные и неслучайные аномалии, отклонения или иные противодействия, несогласующихся с должной Историей во времени. И вся эта должно-необходимая История Вселенной была перед ним, в нём. Собственно, он сам был этой Историей, сам был её физическим воплощением, ибо каждый миг и каждое мгновение этого мига он воплощал её, созидал её и её причины, и следствия. Переживал её, как себя, и за неё, как за себя. Знал её и испытывал её снова и снова. Каждое её действие, представленное собой или чьим-либо другим обличьем. Он словно купался и омывался в этих бесконечных тысячелетиях, в их бытийностях. Спал с ней, в ней, в себе. Ибо вот ОНА – здесь, сейчас, теперь!