Собственно, Айнес Тагес хранил или охранял Вселенскую Историю от вышеозначенных миров. Прочие же миры небыли по-настоящему опасны для локусов, хотя бы только потому, что, зародись что-то подобное, то оно сразу же обнаруживалось и незамедлительно устранялось. Основная трудность заключалась в межлокусных промежутках, в которых зарождались субъективные причины к многообразнейшим действиям. И хотя мало было действий, ведущих к нарушению звеньев Истории, но достаточно таких актов, какие влекут за собой глобальные последствия для отдельных исторических событий в форме, что чаще всего, бессмысленных жестоких войн, политических заговоров и многих не менее бессмысленных актов, ситуаций.
В следующий миг в недрах Тагеса защемило. Затем боль пронзила его, и он крепче вцепился в парапет. Из полуопустошённого стакана выплеснулся целый глоток жидкости. Теперь ему стало ясно – это боль воспоминаний, а не очевидных фактов в несколько тысячелетий. Эта боль тех его эйдолонов, которых он отпустил или бросил на, собственно, бесполезную жертву. Эта боль есть эхо прошедшего будущего, которое изменялось ежесекундно. Расколотое будущее показывало мириады альтернатив, эхом отзываясь в его существе, в изначальной природе. И это воспоминание будущего причиняло страдание; воспоминание того будущего, которого никогда небыло, но было; которое уже давно прошло, но которому ещё предстояло произойти, которому, однако, не суждено было произойти вообще… Он, Айнес, словно когда-то давно, миг назад, грезил всю свою жизнь, все свои тысячелетия, но вот очнулся и узрел истинную реальность… Кто-то сорвал с него "розовые очки"…
Нет, не так! Кто-то из Сильнейших прорезал ткань пространства во времени, а само время этот Сильнейший смешал, потом перемешал. Тот самый Некто, кто непроизвольно исполнил его, Тагеса Хранителя, молчаливо потаенное желание, в котором желалось избавиться от собственной вечности единого мига, извечно постоянных действий и поступков, от обязанностей, которых никакое межлокусное время или ограниченные миры не могли по-настоящему отвлечь. Невозможно было уйти или убежать от осточертевшей монотонности своего рока, своей природы: «О Мойры⁷! – возникло в скорбном сердце Айнеса. – Как же вы оказались коварны с ушедшим на покой Хроносом⁸! И ты, Лахесис⁹, превзошла коварством всех двуликих, позволив судьбам расщепиться! А ты, Атропос¹⁰, – неужели подавлена сомнениями, когда обрезать чью-то нить!?…».