Были у нас в парке культуры и отдыха два небольших озера. Одно из них мы почему-то называли «Казенок». Уж не знаю почему. На этом озере был маленький остров, на котором располагался небольшой ресторанчик. С берегом его соединял деревянный мост с перилами, с которых отважные пацаны ныряли ласточкой, а те, кто потрусливее – солдатиком. Водилась в озере и рыба – золотистый карп. У озера был длинный изогнутый залив. Вот в этом заливе – лягушатнике мы все и учились плавать. Самое узкое место залива, соединяющее его с озером и над которым проходила широкая чёрная металлическая труба, было шириной не более пяти метров, но и это для меня было очень много. И когда брат, обучая меня искусству плавания по-собачьи, строго требовал «Плыви», я жалобно канючил: «Боюсь. Там глыбоко». Тогда брат брал меня сзади за шею и, окуная головой в воду, приговаривал: «Не глыбоко, а глубоко. Всё равно я научу тебя плавать. Потом ещё спасибо мне скажешь». И надо сказать, что переныривать пролив я научился, а вот плавать – нет. Потом, будучи взрослым, я снова посвятил этой проблеме много сил и времени, но об этом позже. Кстати, для справки, рекордной дистанцией по плаванию для моего старшего брата с детства и до пожилого возраста так и остались 10 метров вперёд и с трудом 10 метров обратно.
Но больше всего из всех летних школьных заданий я запомнил одно. Я постоянно путал букву ё и о в слове ушёл, и мне дали задание написать сто раз слово ушёл. В один из летних дней отец сказал: «Хватит валять дурака. Не пойдёшь гулять, пока сто раз не напишешь правильно слово ушёл». Я добросовестно исписал несколько листов тетради и, когда задание было выполнено, с облегчение написал: «Задание выполнил. Сто раз написал слово ушёл и теперь пашол гулять». Я думаю, что вы догадываетесь, каким было следующее задание.
Зима 1950 года была необычайно суровой. Морозы порой достигали 40 градусов, и по радио официально разрешали детям не посещать школу. Конечно, это не останавливало нас от катания на санках, но по ночам иногда слышно было, как за окном трещали деревья. Пожалуй, это был первый год, когда я осознал, в каких жутких условиях мы жили. Хата бабуськи состояла из одной комнаты, квадратов восемнадцать, небольшой летней пристройки и подвала. Со временем отец обмазал и слегка утеплил летнюю пристройку, поставил в ней печь, а в подвале вырубил два небольших оконца, тоже поставил печь и сделал боковой вход с тамбуром со стороны сада. Доход нашей семьи, несмотря на школьные пятёрки моего старшего брата, был довольно низок и, чтобы как-то сводить концы с концами, бабуська пускала квартирантов. Иногда среди них попадались офицеры. Само собой, ясно, что ни в пристройку, ни тем более, в подвал офицер не пойдёт. Поэтому бабуська выделяла ему угол в своей «большой» комнате, а нашей семье приходилось ютиться в пристройке. Иногда квартиранты, что победнее, снимали и подвал. Жестоко ли это было по отношению к нам со стороны бабуськи и отца, которые принимали решение по этому вопросу, – трудно сейчас судить. Мы и так жили впроголодь. Часто дома не было даже куска хлеба. Мать работала на двух ставках. Зарплаты были низкие, цены высокие. Дров было мало, хватало только—только, чтобы протопить печь с вечера в надежде, что до утра тепло сохранится под ворохом одеял и пальто, которыми нас накрывали. Моя кроватка стояла возле стены, выходящей во двор. Очень хорошо помню, как перед сном, долго ворочаясь от голода, я ковырял пальцем толстую жёлтую наледь на стене рядом с кроваткой. Эта наледь шириной с ладонь и в два пальца толщиной спускалась от потолка до самого пола. Мать часто вставала по ночам, чтобы сменить нам с братом постель и хоть немного подогреть её возле медленно остывающей печи.