Келес был заносчив и не дружил с нами. Напротив, при каждом удобном случае он со своими дружками задирался к нам, что нередко перерастало в простую уличную потасовку. Разбитые носы и синяки под глазами как с той, так и с другой стороны были нередким явлением. Но взрослые не вмешивались в наши отношения, предоставляя нам самим решать все спорные вопросы. И мы их решали различными доступными способами. Однажды, у нашей бабуськи гусыня рано снялась с насиженных яиц, и около шести – восьми яиц протухли, став болтунами. Бабуська хотела уже выбросить их, но мой брат забрал их себе и аккуратно сложив в мешочек, унёс домой. Спрятав их в укромном месте на крыше сарая, он дал им отлежаться на солнцепёке ещё дней пять, после чего позвал меня и сказал:
– Сегодня мы отомстим Келесу и всей его шайке. Надолго запомнят нас. Погуляй во дворе и смотри, как только они соберутся все вместе, дай мне знать.
Примерно через час Келес и его дружки стали подтягиваться к их излюбленному месту напротив нашего дома. Когда их собралось уже человек шесть, я сообщил брату и тот, внимательно рассмотрев их через щель в заборе, довольно потирая руки, сказал мне:
– Выйди на улицу и сядь вон на тот камень. Делай что хочешь. Можешь даже подразнить их. Главное, ничего не бойся. Я рядом.
Я взял привычные свои атрибуты – прутья для ловли бабочек, и вышел на улицу. Келес и его дружки оживились и стали обзывать меня конопатым и, посмеиваясь, бросать в меня маленькими камушками. Я невозмутимо сел на большой камень и сделал вид, что они мне совершенно безразличны. Это разозлило их и, поднявшись по команде Келеса: «А ну-ка пойдём и надерём ему уши», они направились в мою сторону. Внутри у меня всё напряглось от страха, но я целиком доверял моему старшему брату. Когда они перешли через улицу и оказались метрах в десяти от меня, на улицу неожиданно для них выскочил мой брат.
– Ах вы, гады, – закричал он. – Опять к мальцу пристаёте. Так вот вам, получайте…
И он меткими бросками закидал Келеса и его дружков тухлыми гусиными яйцами. Досталось всем. Вонь стояла такая, что ни у кого даже не мелькнула мысль дать отпор моему брату. Размазывая по телу вонючую липкую жидкость, подростки весь гнев обрушили на Келеса, из-за которого оказались в таком положении, и поспешили разойтись по домам. Дня три их не было видно на улице. Но на четвёртый день, возвращаясь из магазина с булкой хлеба, я снова увидел всю компанию на их привычном месте. На это раз они предпочли не покидать его. Дружки о чём-то перешёптывались, а Келес, выкрикивая обидные слова, грозился поймать меня и отомстить. Достав рогатку, он несколько раз выстрелил в мою сторону. Один из камней попал мне в щиколотку, прямо по косточке и я, прихрамывая, со слезами на глазах, под общий хохот обидчиков забежал в свой двор. Увидев меня, брат спросил: «Что, опять Келес? Ну, я ему сейчас дам». В руках у него был старый отцовский сапожный нож, которым он что-то строгал. В одних трусах он выскочил на улицу и, размахивая стальным обрубком, с криком «Убью гада» кинулся на обидчиков. Все бросились врассыпную. Келес, подпрыгнув чуть ли не на метр, кинулся бежать вдоль улицы в противоположную сторону от своего дома. Мой брат – за ним. Вскоре они оба скрылись за поворотом. Оббежав целый квартал, они снова появились из-за угла. Келес, добежав до своих ворот, попытался скрыться во дворе, но не сумел быстро открыть калитку и продолжил бег в том же направлении. Мой брат с криками «Убью, покромсаю, зарежу» продолжал преследовать его. То ли Келес с перепуга бежал очень быстро, то ли мой брат не так уж и стремился его догнать (ведь тогда надо было бы резать, кромсать), но расстояние между ними не сокращалось. Так они совершили ещё один виток вокруг квартала. На этот раз Келесу повезло, и он с первого раза прямо-таки влетел во двор, с шумом захлопнув за собой калитку. А брат, нанося по ней удары стальным обрубком, всё ещё продолжал кричать: «Всё равно поймаю и зарежу».