Ни дать ни взять точка отсчета, в разные стороны от которой расплескалась рабочая комната.
Трудящийся за столом человек также выглядел образцово. Преувеличенно аккуратным жестом он закрыл чернильницу и отложил в сторону только что законченный лист. Не отрывая от своего детища глаз, молча вставил в футляр приметное серебристо-белое перо: на раздвоенном наконечнике из легкого металла красовалась затейливая гравировка.
Ализариновые чернила высыхали, переходя из зеленоватого в интенсивный иссиня-черный, принятый для большинства официальных документов. Когда последний выведенный каллиграфическим почерком знак приобрел бархатный, приятный глазу оттенок индиго, Кристофер накрыл его чистой бумагой и, немного поколебавшись, извлек из ближнего выдвижного ящика револьвер. Удобнее устроив рукоять в ладони, словно бы привыкая к опасной тяжести, он жестом велел камердинеру включить люстру.
Сегодня с делами пришлось припоздниться. В полумраке массивная бронзовая с хрусталем конструкция казалась тучным телом повешенного, застывшим в петле в неэстетичном посмертном окоченении. Не слишком-то добрый знак, когда повсюду мерещатся покойники, однако вполне объяснимый.
И это лишь легкие, невинные отголоски всеобщей истерии последних дней!
Вздохнув, Кристофер посмотрел поверх злополучной люстры, дабы отвлечься от мрачных ассоциаций. Узорчатым куполом над ним расцветал потолок: высокий, бессовестно расписной и выложенный превосходными мозаичными панно – таким и полагалось быть потолку приличного замка.
Что уж говорить, во всей Бреонии маловато нашлось бы архитектурных сооружений, способных соперничать с официальной резиденцией правителя Ледума. Она производила на посетителей неизгладимое впечатление – и, надо признать, вполне заслуженно.
И дело тут не в великолепии замковой стены, не в фасаде, размеренном сложной формы пилястрами и арками, обильно украшенном барельефами и золочеными резными карнизами. Не в изысках фронтонной композиции и декорационных деталей вроде междуоконных ниш, ваз и величавых скульптур на крыше. И даже не в богатстве внутреннего убранства, поражающего воображение самых искушенных ценителей красоты.
Конечно, все это было немаловажно, но самое главное – явленная роскошь, при всей ее головокружительности, демонстрировала утонченность и безупречно строгое чувство стиля.