Зал заполнен народом в возрасте 55+. Хотя дело, повторяю, происходит в университете. Где же студенты, которые пришли послушать Гудкова, Дондурея, Никитинского прямо вот тут, в университетской аудитории?
Нет студентов. Два-три, не больше. Но зато есть требование: «быть ближе к молодежи».
Куда уж ближе-то? Укажите местечко!
Стансы
Давайте откажемся от иностранных соцсетей,
от иностранных имен для называния наших детей,
а также от иностранных приборов
для наблюдений, новостей и переговоров.
Откажемся от иностранных технологий и машин,
от иностранных тканей, будь то драп или крепдешин,
от иностранных кораблей для нашего флота,
от иностранной еды и вина, побрякушек и шмоток.
И мудро вздохнем, как тот старый еврей:
«Наг вышел я из чрева матери моей.
Вышел ненадолго, уйду навсегда –
поэтому наг и возвращусь туда».
Чтоб нас положили в отечественный, из родных сосен
гроб,
и заколотили родными гвоздями чтоб,
и чтоб потом выпили по сто грамм,
и чтоб никто не постил селфи в инстаграм.
Если человек в тридцать-сорок лет сохраняет детскую искренность слов и непосредственность поступков – он хам. Если в пятьдесят – юродивый. А если в шестьдесят и далее – слабоумный.
Выхожу из ресторана после большого фуршета. Ресторан – в дорогой гостинице. Длинный красивый коридор с барами, витринами и лифтами.
Впереди меня идет девушка, совсем молодая и очень пьяная. Идет, напевая и даже, кажется, пританцовывая. Ее заносит то вправо, то влево. Не может попасть в вертящуюся дверь. Чуть не падает. Потом она долго ловит такси. Это не светская тусовщица и уж тем более не жрица продажной любви. Просто девочка, совсем одна, пришла на фуршет и напилась. Потому что такая молодая, такая хорошенькая – и одна. Жалко.
Когда молодой мужик напивается на фуршете – тоже, кстати, от одиночества – тоже жалко, но не так.
Вдруг вспомнилось: девятый класс, школьный двор.
Пьем портвейн, закусываем черствым хлебом. Запах лежалого хлеба, кисло-мертвый. Кто-то морщится: «Фу!» Все повторяют: «Фу! Пойдем купим свежий батончик!» Но тут один из нас говорит: «Да ладно вам! Ну, ничего. Ну черствый, ну и пускай».
В ответ ехидное: «Ух ты! Великий русский критик Белинский в период примирения с действительностью!»
Все ржут. И все понимают, о чем речь! Даже странно вспомнить.