– Где останавливается твой трамвай?
– На перекрестке.
– Отлично. Мой тоже.
Снаружи им пришлось сражаться с ветром. Ланарк взял Риму за руку и, желая ощутить, что тащит ее, с усилием рванулся вперед. Перекресток располагался неподалеку, рядом с трамвайной остановкой был вход во двор. Беззвучно смеясь, они шагнули туда, чтобы укрыться от ветра. Волосы Римы, выскользнувшие из пряжек, двумя водопадами струились вдоль ее спокойного лица; большие глаза смотрели на Ланарка. Она пальцами зачесала волосы назад, морщась и повторяя: «Мешают, сил нет».
– Мне нравится такая прическа.
Они постояли молча у противоположных стен, выглядывая на улицу. Наконец Ланарк откашлялся.
– Ну и паршивка эта Фрэнки.
Рима улыбнулась.
– Она безобразно обращалась с Тоулом.
– Видишь ли, она была на взводе.
– Почему?
– У нее к Сладдену те же чувства, что и у Нэн. Когда Сладден и Гэй уходят парой, Нэн начинает рыдать, а Фрэнки грубить. Сладден объясняет это тем, что у Нэн эго негативное, а у Фрэнки – позитивное.
– Бог мой! Неужели все приятельницы Сладдена в него влюблены?
– Я – нет.
– Рад это слышать. О, гляди! Гляди!
– На что?
– Гляди!
Перекресток был местом, где сходилось несколько широких улиц, и Ланарку с Римой были видны две из них, хотя даль окутывала сгустившаяся тьма. Приблизительно в миле, на вершине большого плоского холма, обе улицы упирались в жемчужно-серый небосклон. Большая часть неба оставалась черной, бледное зарево не добралось еще до крыш домов, и можно было подумать, что в концах двух улиц занимаются два отдельных дня. Рима повторила:
– На что глядеть?
– Видишь? Видишь это… как же оно называется? Когда-то это обозначалось специальным словом…
Рима проследила, куда указывал его палец, и спросила холодно:
– Ты говоришь об этом зареве?
– Рассвет. Вот как это называлось. Рассвет.
– Довольно сентиментальное слово, не так ли? Он уже блекнет.
Ветер стих. Ланарк ступил на тротуар и, наклонившись, стал попеременно вглядываться в конец то одной, то другой улицы, словно собирался прыгнуть, но еще не решил куда. Рима не разделяла его волнения, и потому он на миг выбросил ее из головы. С легкой неприязнью она произнесла:
– Не знала, что ты неравнодушен к таким предметам. – И добавила, помолчав: – Ладно, мой трамвай.
Миновав Ланарка, она вышла на дорогу. По шпалам пригромыхал древний-предревний, почти совсем пустой трамвай и остановился, заслонив Ланарку вид. Это был его трамвай. Рима вошла в вагон. Ланарк шагнул за ней, потом, заколебавшись, произнес: