Крики как будто ножом обрезало. Хотя почему «как будто»?
Четвертый успокоено закрыл глаза и вырубился.
***
В следующий раз Четвертый очнулся, слава Богу, не под открытие портала, а оттого, что его тряс за плечо Шестьдесят Четвертый. Главный насмешник монастыря был непривычно серьезен. И вообще выглядел неважно – как-то сильно потускнел.
– Ты как – ходить сможешь? – поинтересовался Шестьдесят Четвертый, увидев, что молодой монах открыл глаза.
– Смогу, наверное, – пожал плечами Четвертый.
– Тебя как вообще – сильно зацепило? – поинтересовался насмешник.
– Вообще не зацепило, – равнодушно ответил Четвертый.
– А что валяешься тогда? – оторопел Шестьдесят Четвертый.
Четвертый молча пожал плечами.
– Вставай, – велел боевой монах. – Все уже в трапезной, нас только ждут.
– А почему в трапезной? – безразлично поинтересовался Четвертый, лишь бы поддержать разговор.
– Этот всех собирает. Было бы кого собирать, – и боевой монах длинно сплюнул через зубы, – С тобой если считать – семеро выжило. И в основном – мелочь, выше меня нет никого. Не, ну вообще-то, так-то формально девять, но двое не жильцы. Бревном лежат и дышат через раз. Двадцать Второй говорит, еще до заката отойдут на перерождение, без вариантов. Двадцать Второй теперь у нас старший лекарь. Старший и единственный.
Шестьдесят Четвертый помолчал и опять сплюнул.
– А вообще – хана монастырю. Всемером не выживем. Из боевых один я остался, из хозяйственников – второй келарь. Остальные – простые послушники, все, кроме келаря – ниже тридцатого уровня. Вынесут нас отсюда.
– А кто вынесет? – спросил Четвертый для того, чтобы хоть что-нибудь спросить.
– А кто захочет, тот и вынесет, – спокойно ответил Шестьдесят Четвертый, – Те же сатанисты. Они давно на Рикорда глаз положили. Пошли, что ли?
***
Когда они вошли в трапезную, этот сидел, развалясь, на месте Настоятеля, а уцелевшие монахи расположились на длинной лавке вдоль стены. Шлем с вытянутой кверху маской этот снял, оказавшись ничем не примечательным мужиком лет сорока – сорока пяти. Выдавали его, разве что, глаза – слишком умные, слишком цепкие. Он сразу впился взглядом в вошедших, но тут же разочарованно опустил глаза.
– А, старый знакомый! Спрятался, значит, все-таки! Рад, рад…
Голос его звучал весело, а вот глаза совсем потухли. Четвертый почему-то вспомнил Рыжего – одного из немногих обитателей приюта, которого он мог бы назвать своим приятелем. В 14 лет Рыжего поймали на краже на рынке и выгнали из приюта. Когда Рыжий шел на выход с тощим мешком за плечами, он не плакал. Наоборот – на его тонких губах застыла немного презрительная улыбка. А вот глаза… Глаза у него были как у