Константин Иосифович долго еще расписывал в деталях, что надо сделать, и когда он подъедет, и что упаковать с утра. Голос был бодрым. Данька, сопя, тем временем обшарил Юлькины карманы, поискал в сапогах, заглянул в рюкзак – и нашел-таки двадцатку, удивительным образом прилипшую к Юлиной спине.
На седьмой день Данька доделал паззл. Промазали клеем, решили повесить дома. Юлька домыла витрину, кассу, книжные стеллажи; закончила расставлять по жанрам, алфавиту и авторам книги. Упаковала на доставку десять посылок, четыре они с Данькой доставили сами недалеко, а шесть забрал Константин Иосифович. Он пришел бодрый, громкоголосый, принес три порции фалафеля – на всех! Виски у него были белые, но пальцы больше не дрожали, крепкие стали пальцы, молодые. Из магазина напротив снова тянуло табачным дымком.
Двадцатку нашли в кошельке и сильно удивились, что там.
На восьмой день упаковывали и разносили. Вечером зажгли все свечи и долго смотрели, как ханукия горит под мерцающей елкой. Сбегали на площадь, посмотреть, как рвутся к черному небу языки огня, как шипит газ, как поет и качается человек в черном костюме.
Двадцатка сама толкнулась в ладонь у самых дверей пекарни. Выбрали пончики с шоколадом, по девять каждый. Юлька протянула банкноту, и, пока продавец набирал два шекеля сдачи, увидала, как исчез последний бледный желтый штрих.
– Знаешь, – сказала она Даньке, – это была все-таки восьмерка.
Но он не слушал.
В дверь постучали, когда оба чистили зубы, толкаясь над крошечной раковиной. В испуге переглянулись – гостей у них не бывало. Паровозиком поскакали открывать: Юля впереди, поспешно вытирая руки, Данька за ней хвостиком, схватившись за мамину пижаму. В дверях стояла хозяйка дома.
– Вечер добрый, с праздничком! А я тут вентиляцию в подвале чистила, глянь – шарик, вот, не ваш ли будет?
Снова полило за окном, поднялся ветер, заскребли ветки по стенам.
Скорей залезли в постель читать, но Данька не слушал, баюкая бакуган. Осторожно отжимал крылья – и драконьи головки выскакивали, покачиваясь, и клевали розовые теплые пальцы. Сжимал кулак – и шар сворачивался, согреваясь, живой и любимый.
Юля опустила книгу и вгляделась в свои ладони: твердые маленькие мозоли, кожа суховата, ногти обгрызены. Руки как руки. Грех так не разглядишь, может быть, он под кожей?