Раевский, молоденец прежний,
А там уже отважный сын,
И Пушкин, школьник неприлежный
Парнасских девственниц-богинь,
К тебе, Жуковский, заезжали,
Но к неописанной печали
Поэта дома не нашли –
И, увенчавшись кипарисом,
С французской повестью Борисом
Домой уныло побрели.
Какой святой, какая сводня
Сведёт Жуковского со мной?
Скажи – не будешь ли сегодня
С Карамзиным, с Карамзиной? –
На всякий случай – ожидаю,
Тронися просьбою моей,
Тебя зовёт на чашку чаю
Раевский – слава наших, дней.
Затем Раевский-младший принялся рассказывать Пушкину о Заграничном походе: о сражениях при Дрездене и под Кульмом, о «Битве народов» под Лейпцигом, когда его отец снова был тяжело ранен в грудь, но остался на лошади до конца сражения, об атаке корпуса Раевского на парижский квартал Бельвиль, благодаря успеху которой удалось занять господствующие над городом высоты, что в немалой степени способствовало поражению неприятеля… Разумеется, рассказывал и о французской столице. До тех пор, пока их не разыскал на берегу быстроногий мальчишка-казачонок, присланный генералом с повелением возвращаться к запряжённым экипажам.
Пора было снова отправляться в путь.
***
Свежие лошади резво бежали по дороге, которая скоро пошла вдоль двух берегов: по левую её сторону потянулся буйно заросший очеретом Ахтанизовский лиман с проглядывавшей поодаль неподвижной гладью воды, а справа взорам путников открылся просторный Темрюкский залив, кативший на берег неторопливые морские валы. Над заливом парили стаи белокрылых чаек, высматривавших в воде рыбные косяки, а ближе к горизонту двумя светлыми мазками маячили среди волн паруса рыбачьих лодок.
Поезд генерала Раевского мчался вдогонку за быстро склонявшимся к земному окоёму багровым солнечным диском…
Миновали крохотную – куда меньшую, нежели Темрюк – станичку Пересыпь. Затем проехали столь же незначительную станицу Сенную с высившимися близ неё песчаными курганами, под коими покоились тысячелетние тайны сменявших здесь друг друга народов и некогда могущественной Фанагории, второй после Пантикапея столицы Боспорского царства.
Оставив позади Сенную, поехали берегом Таманского залива, в который медленно погружалось усталое дневное светило.
Пушкин вертел головой во все стороны, пожирая жадным взглядом окрестные виды. Казалось, ещё мгновение – и тени минувшего поднимутся от земли и вод, и обступят его, и увлекут за собою… Ведь вот же оно, лукоморье!