Все это заставило меня задуматься: быть может, я действительно обращаю все душевные мысли и состояния свои в видения, которые на самом деле иллюзорны? Быть может, вся человеческая жизнь действительно представляет собой иллюзию, обрамляющую своей волшебной эмалью – подчас гладкой, словно мрамор, а подчас шершавой, будто бы гранит – необъяснимое, именуемое бездной? Но если так, то где в этом немыслимом чертеже бытия нашего место Богу и его небесному престольному граду? Многое не сходилось в геометрии моего миропонимания, конструкция которого была варварски нарушена тысячью инородных вкраплений – богохульных и языческих тезисов, услышанных здесь и там ранее и услышанных, наконец, от моего нынешнего собеседника. Так не должно было быть, и я искренне желала молить Господа о том, чтобы он упорядочил мой разум. Но могла ли я просить об этом теперь, когда помимо воли моей мой рассудок начал бунт скептицизма против меня же самой, моей веры, моего Господа и моего спасения. Я сдерживала его до поры, но с каждым разом вопросы, задаваемые мною себе же самой, своим помыслам и основоположениям становились все острее и невыносимее. Мне надлежало разрешить их, пока на то еще было время…
Очнувшись от глубоких раздумий, я обнаружила, что мы стоим на опушке леса близ причудливо переплетенных между собой трех ясеней. Рядом с их многолетними стволами расположился изъеденный временем молельный камень с покосившимся и почти сгнившим крестом в честь преподобной Людмилы. Близ него лежал ворох хвороста, в котором с трудом угадывались некогда пышущие жизнью полевые цветы. Именно отсюда брала свое начала уже практически заросшая сорняком дорога – наподобие той, что привела меня в деревенскую церковь. Она уводила прочь в недра холмистой равнины, в травянистом теле которой я должна была найти свой путь в княжий град. Запустение царило вокруг. Старец не обращал на меня никакого внимания, но стоило его взору упасть на святилище, как он, содрогнувшись то ли от брезгливости, то ли от напряжения, холодно бросил: «Именно теперь мы должны проститься. Последуйте моим советам, и вы оградите себя от всех напастей».
После этих слов мой спутник обратил свой взор на меня и начал пристально всматриваться мне в глаза. Лед его слов всецело перешел во взгляд, обжигая до такой степени, что мне пришлось отвернуться. Когда же я нашла в себе силы вновь посмотреть на него, чтобы вопросить о причинах его столь странного отношения ко мне, я не увидела рядом с собой никого. Лишь в отдалении, где-то в оставшейся позади чаще леса слышалось удаляющееся карканье ворона. Оно становилось все тише и тише, стремительно обратившись наконец в гробовое безмолвие. С тех самых пор величественный крик мудрой птицы, где бы я ни услышала его, всегда напоминал мне о загадочном лесном старце, чей лик пронзали серебряные цепи. Впредь я никогда более не видела его.