От бетонного пола разило холодом. Кругом тихо, слышно лишь шорох собственных ботинок. Наконец, выдалась минута, чтобы обдумать событие, но мозг отказывался. Неудивительно. Кто вообще способен принять резкий переворот в своей жизни? Не то чтобы анализировать, но и принять, поверить в подлинность момента сложно. Глеб в тюрьме – шутка ли? Нет, это невозможно, не может быть, все случилось слишком быстро. Еще суток не прошло, как он ел на завтрак сырники, запивал дымящимся чаем, смеялся с младшим братом, затягивался сигаретой, а теперь вдруг лежит на полу тюремной камеры? Вряд ли. Также сомнительно, что здесь, в этой каменной темнице размером два на два метра пройдут следующие месяцы его жизни. Три месяца заключения или два при образцовом поведении, как сказали в суде. Судья стукнул молотком, немногочисленные присутствующие поднялись, один Глеб сидел, потерянно озираясь по залу, и повторял один и тот же вопрос: «как три месяца?»
Признаться, он и сейчас его повторяет, только к недоумению прибавились более жуткие чувства. Ужас, тревога, невыразимое отчаяние. Ничего другого не возникает при виде места, где он очутился. В существующих условиях не проживет ни одно существо, не протянет и недели. Как можно говорить о сроке в три месяца? Глеб не вытерпит, умрет прямо сейчас, от холода, голода и боли.
Какое-то скверное, похожее на мистическое предчувствие терзало Войнова Глеба: он не мог представить свое будущее. Как бы ни пытался, но ему не удавалось найти своего присутствия в завтрашнем дне, не было ни дела, каким бы он мог заняться, ни ожиданий, ни эмоций, лишь одна пустота на горизонте. Это настораживало. Неужели он и вправду погибнет совсем скоро? Бетонные стены шептали ответ: трое суток, максимум трое суток, после которых человек теряет рассудок. Может, он свихнется чуть позже, но главное не затягивать с этим. В конце концов, умирать дураком не так уж и обидно, подумал Глеб и попытался примерить состояние сумасшедшего. Как тогда заиграет мир в его глазах? Что станет мерещиться при виде бежевой краски, ровным контуром тянущейся по стене? Смирится ли его глаз к полумраку, и какого размера должно быть окно, чтобы в него проходило так мало лучей? Глеб повернул голову к источнику света.
Чье-то лицо висело над ним, близко, всего на расстоянии вытянутой руки. Глаза, цвет которых было не разобрать во тьме, смотрели неподвижно, сосредоточенно, как будто изучая.