– О, фройнде! – воскликнул немец, вскинув руки, а потом принялся трясти мою ладонь, когда я сел по другую сторону его рабочего стола. – Я знал, что ты придешь. Чувствовал в тебе эту деловую жилку, что ты не упустишь своего.
– Добрый день, – наконец-то выговорил я, едва сдерживая улыбку и то лишь потому, что фон Кляйстер был серьезен. Чересчур серьезен. – Как поживает Карл?
– С ним все хорошо, – ростовщик жестом пригласил меня сесть. – Честно признаюсь, я ожидал, что ты придешь ко мне немного раньше. Дня на два или три. Чем ты был занят?
– Знаете, столица так затягивает, – уклончиво ответил я.
– Знаю. И вижу целых два «но», – строго заметил Дитер. – Во-первых, можно перейти на ты. Я не люблю все эти формализмы. Во-вторых, в городе тебя не было, и я это точно знаю.
– Тогда не буду отрицать, не было меня в городе, – кивнул я, решив, что не стоит плести паутину лжи, в которой все равно можно запутаться самому.
– По крайней мере, честности ты не лишился, это вижу. И вроде бы даже обзавелся чем-то? Что в сумке? – полюбопытствовал ростовщик.
– Все мое имущество.
Немец, начавший выдвигать ящик стола, замер, отвел глаза от содержимого и пристально посмотрел на меня. Смотрел долго и не моргая, то на меня, то на сумку.
– И что, это все? – медленно спросил он. – Я встречал школьников и кадетов с куда большим имуществом. Во всяком случае, в сумку им его запихнуть не удавалось. Однако, – он выдвинул ящик до конца и вытащил оттуда небольшую конторскую книгу, с громким хлопком бросив на стол, – дело же не в размере, а в ценности и том, как это можно использовать. Покажешь? Крайне любопытно узнать, с чем ты жил все эти годы.
Я вспомнил, что не рассказывал немцу о своем происхождении, а ограничился лишь скользкими намеками. Поэтому раскрыл сумку и постепенно начал ее опустошать. Собственно, вынимать было нечего: паспорт, пистолет и две пачки денег.
Разложив все это на столе, я выровнял пачки, повернул пистолет и закрыл паспорт, который немного помялся в сумке. По лицу фон Кляйстера пробежала странная судорога, а потом он, широко раскрыв рот, расхохотался.
– Почти как в пьесе у Богатова, знаешь ли, – немец достал белоснежный платок и вытер слезу. – Лет так двадцать назад начали ставить и до сих пор показывают. Только там еще карты были. Умора просто, – он выдавил из себя еще несколько смешков и только потом успокоился. – Ладно. Говоря серьезно, замечу, что не слишком-то много у тебя имущества.