Она скинула в ординаторской плащ, мельком глянула на часы и удивилась: половина пятого. Уже! После чашки кофе утром в кафе у нее не было маковой росинки во рту. Странно – голова не болела, никто саморез в висок не вкручивал.
Эдичка зашел неслышно – словно телепортировался.
– Беременность была сколько недель? – спросила она в лоб, не давая ему опомниться. – Гинекологи что говорят?
– Десять-одиннадцать. Точнее никто не скажет. Все стабильно, не волнуйся. Она уже в реанимации.
– Да уж… Одно другого хлеще… Интересно… – хмыкнула Вика, подходя к умывальнику. – Она знала о беременности наверняка и ему не сказала. Что за молодежь пошла! Впрочем, может, и сказала… Тогда у него вместо сердца… это самое… Больше детей у нее не будет?
– Естественно… У нее не будет. А у нас… А мы еще сможем.
Глаза бывшего как-то нехорошо сверкнули, но Вика не придала поначалу этому значения, пропустила сказанное мимо ушей, быстро направилась мимо Красильникова.
Но что-то в его поведении ее насторожило. И тут до нее дошел смысл сказанного только что. Она на короткое время остановилась, зависнув подобно компьютеру:
– Мы?! Сможем?! Ты о чем?!
Эдуард почувствовал ее замешательство, ее временную прострацию, быстро защелкнул дверь ординаторской на шпингалет, схватил ее за рукав и резко притянул к себе.
– Ковать железо надо, – выдохнул ей в ухо, – пока горячо!
Она потеряла несколько драгоценных секунд на осмысление услышанного, этого оказалось достаточно, чтобы его руки замком сцепились у нее на пояснице. По телу разливалась страшная слабость – то ли от голода, то ли оттого, что поступок Красильникова не вписывался в то, из-за чего она с ним развелась.
Никогда еще он так не овладевал ею – нахраписто, дерзко. Как бы перечеркивая всю их предыдущую Love story.
Она не узнавала его – вроде руки, плечи, рыжеватая щетина на щеках – все было до оскомины знакомо, но…
Что за день такой сегодня, конопатая?! Одни парадоксы! Сперва один шокирует, потом другой… не отстает.
Отстраненно, словно наблюдая из окна автомобиля, Вика отметила, что за время после развода нос Эдички стал еще более мясистым, брови – еще бесцветнее. К щетине она привыкла. Ох уж эта небритость – кому-то она шла, только не ему! Он же отказывался напрочь понимать это.
Резкое ограничение свободы действий почему-то никак не сказалось на скорости мыслей. Они продолжали течь в том же ритме и в том же направлении. Организм отказывался всерьез воспринимать реальность.