Максим затащил Галину Борисовну в квартиру, положил на диван. Надя подошла к маме, села рядом.
– Надька! Жизнь – поганка! Сволочи, все сволочи. Пятьдесят рублей ей не дали… а сама, выдра драная, на новой тачке ездит. Вот чем я хуже? Я тоже денег хочу, тачку, – бормотала женщина в пьяном бреду.
Надя очень стыдилась пьяной матери, и ребята уже знали – надо уйти. Надя постоянно жила в этом страшном мире алкоголя, брани и рукоприкладства. Она знала все мелочи этого ужаса, но привыкнуть так и не смогла. И каждый раз слезы предательски текли по щекам, пока она выносила за мамой грязное белье, слушала бредни и оскорбления, и, гладя вонючее тело, укладывала спать. Ее душа от этого не очерствела. Она болела до кровавых ран, выплескивая боль слезами.
– Максим, ну как жить дальше? Как? – Катерину трясло от негодования и злости.
– Годик еще. Один годик потерпеть. А там школу закончит и в общагу. Ну не в детский же дом!
По дороге домой Катя со всей силы сжимала руку Максима. Она злилась. Парень знал свою подругу. Ей нужно было выговориться
– Какая она после этого мать? Мегера. Она же никого не любит. Ей лечиться надо, – Катя ругалась, Максим слушал.
Надя проводила взглядом друзей и, вытирая слезы, села с мамой. Она взяла ее руку с облупленными ногтями и начала гладить. Мама расслабилась и засопела. Странный мужичок по имени Толик сидел на краешке кресла, прижимая пакет. Надюша, не обращая внимания на этого человека, молча прошла в свою комнату. Она ненавидела маминых новых ухажеров. Слишком часто менялись их лица, и Надя даже не пыталась их запомнить. Ей было и без того горько. Радуга над их домом не появлялась уже много лет.
Надя знала, что слова «он будет жить с нами» – пустые, и не принимала их всерьез. После шумной попойки и веселой ночи мужики обычно не возвращались. Вот и сейчас Надя спокойно ушла, закрыла за собой дверь и начала рисовать: это ее отвлекало и успокаивало. Пусть делают, что хотят, лишь бы ее не трогали. Она давно привыкла спать под громкую музыку, звон стопок и веселые тосты, под ритмичное поскрипывание кровати и ночные хождения, под шумные драки и крики. Жила так давно, с тех пор как умер папа, и научилась приспосабливаться. Ей некуда было деваться.
Но в этот раз все сложилось по-другому.
Толик уснул в кресле, свернувшись калачиком. А на утро Надю разбудил аромат жареной яичницы.