– Хочешь попробовать? – спросил он, подходя к лежащему в прострации Скворцу.
– На, куфай!
Горбушка со слоем «гематогена» повисла над лицом.
Скворцова чуть не вырвало.
– Благодарствую, я сыт.
– Конь ссыт, – проворчал Гусь. – Кушай давай, причастись…
– Доедать за кем-то – западло…
Пахан недобро усмехнулся, доел горбушку.
– Запомни, – икнул, – ты сам отказался.
Скворца тошнило, он встал, пошел к дальняку. Что-то громко щелкнуло в ушах с резким звуком – пью! – переходящим в галактический гул, вперемешку с гомоном многих голосов. В глаза потемнело, завертелось, потолок сделал оборот и заменил собой пол.
Очнувшись, Сергей нашел себя лежащим ничком на полу камеры. Болела ушибленная скула и правый висок. На голову вылили миску воды.
Он сел, потекший, улыбаясь непослушными губами.
«Угорел малость…».
Послышалось ленивое переругивание:
«Накурили. Вот парень и спекся…»
«А ниче, пусть привыкает, не пан-барон. Тут тебе не курорт!»
КАМЕРА ОБЪЯВЛЯЕТ СКВОРЦУ ОСТРАКИЗМ
Опасность в тюрьме начинаешь чуять, как собака. Достаточно косого взгляда, ухмылки, раздутых в твою сторону ноздрей. А уж если тебя сторонится вся хата, это ввергает просто в панику.
На прогулке Сергей попытался заговорить с Иловайским, но тот обошел его, как памятник.
– Юрий Соломонович, чего вы боитесь?
Иловайский снял очки, подолом рубашки протер стекла. Он делал вид, что случайно остановился возле изгоя, смотрел в другую сторону и разговаривал, едва шевеля губами.
– Я не знаю, где вы накосячили, но мне было сказано держаться от вас подальше.
Денек стоял солнечный, после камерного сумрака глаза радовались яркому свету, а легкие привольно дышали свежим осенним воздухом. По огражденному периметру крыши прохаживалась полная женщина-контролер в темно-синем кителе. Она следила, чтобы заключенные не нарушали режим, не перебрасывались через решетки записками и дачками.
– Миша вернулся с больнички, он мог рассказать, что я откачивал его вместе со Шмонькой.
– Имею интерес спросить, вы шо, дотронулись до того шмокнутого Шмоньки?
– Я пил воду из его рук.
Еврей даже перепрыгнул на месте, будто сплясал па из хава нагилы.
– Вы с ума сошли! Зачем?
– Воду отключили, я сутки простоял в «стакане», ничего не соображал. Помогите мне, Юрий Соломонович!
– Кто-нибудь видел, как вы пили?
– Только Миша. Но он никому не расскажет, я же его спас.