– Шла бы ты домой, Тася. К матери. Нервничает она. Ждет тебя.
Передернула плечами и поставила тарелку перед ним на табурет. Вадим опустил взгляд на яичницу и снова на нее посмотрел.
– Пусть ждет. Ты ее не жалей. Не такая уж она распрекрасная, как тебе кажется.
– Ты такая дура. Смотрю на тебя и тошно мне. Дура малолетняя.
– Ты чего, Вадь? – губы выпятила, и в глазах тут же слезы.
– Того! Мне б мою мать живой. Мне б ее хоть на пару минут, мгновений живой!
Вскочил с кресла и за плечи ее схватил.
– Ты зажравшаяся дрянь, вот ты кто. Я б, бл*дь, сейчас землю жрал и кислоту пил, лишь бы вернуть ее и отца. Она его за собой потянула… на тот свет. Нас с братом сиротами оставила. И я каждый день мечтал, что все это дурной сон, и она вернется!
– Вадь, я ж не знала. Ты мне о себе не рассказывал. Ты куда?
– Никуда.
Куртку набросил сверху толстовки и на улицу вышел. Слышит, за ним бежит, и шаг ускоряет.
– Вааадь, куда ты? Ты вернешься?
«А куда я денусь? Если ты в МОЕМ доме торчишь».
На сотовый смска пришла, он развернул дисплей к себе: «Жду твой ответ. Через два дня сходка. Ставки такие тебе и не снились. Многие на тебя поставят».
И тут же сунул аппарат обратно в карман.
Вадим натянул капюшон на глаза, пиная лужи носком кроссовки, а на душе, как там наверху – пасмурно и беспросветно. Дерьмовый мир, и люди в нем дерьмовые. Надо было вышвырнуть ее, едва она переступила порог его дома, но сработало адское желание увидеть поверженной ту, что затеяла с ним войну.
И он увидел, но никакого чувства триумфа не испытал. Вспомнилась его собственная мать. Всегда красивая, светловолосая. с неземной улыбкой и в неизменном белом платье, развевающемся от ветра. Он часто ее вспоминал, иногда даже разговаривал с ней. Просил не забирать отца с собой. Но, видно, ей там было слишком одиноко, а ему слишком одиноко здесь без нее. И бутылка заменила ему и детей, и умершую жену, и весь мир в целом. Пока так и не умер с ней в руках на диване рядом с двухлетним сыном, играющимся на драном ковре стеклами от разбитого стакана, и с полыхающей сковородкой на кухне. Соседи вызвали пожарных. А Вадим на работе был и звонка сотового не слышал. Ему тогда было семнадцать. Почти восемнадцать. Социальные работники сочли его неподходящим на роль опекуна и забрали брата в детдом. Никто не поверил, что пацан вкалывал и поэтому отсутствовал дома, а соседи сказали, что Вадим агрессивный, злобный, и компания у него из одних бандитов. Он их в дом водит и распивает водку вместе с отцом. Если бы он тогда мог – спалил бы весь проклятый дом. Квартира оказалась неприватизированной, а Вадим давно выписанным из нее и прописанным у тетки. Ушла жилплощадь государству, всем было насрать, что семнадцатилетний подросток остался на улице. Тетка Маня его брать в свою одну комнату не спешила, сказала – и так тесно. Попрощалась с ним на кладбище, пирожков вручила, перекрестила и сказала заходить, если что. Он не зашел ни разу.