– Господи! Господи! – кричал до хрипоты этот несчастный, предчувствуя трагический исход, скорый и неизбежный.
В небе, будто из прорезей глубокой раны, открылись кровяные отблески зари. Небо-соучастник происходящего, никому неведомого действа, мрачно повисло над макушками столетних сосен. Знак беды явился тем странникам, что пробудились как один, разинули беззубые рты на небо и не знали, как им быть…
* * *
– Матерь божья… – голос его срывался на хрип. – Нелюди… Нелюди пришли…
Неистово осеняя себя крестным знамением, он шептал молитвы, упорно тянул ногу к нижнему сучку, и не мог дотянуться – не видел, что с северной стороны ствола на поверхности дерева не было ни сучка, ни нароста.
А поле роняло свои краски в черновато-зеленую масть травы, высвечивая черноту огнища, с пепельной пылью по краям. Тело в саване еще блуждало в междутравье, и вдруг его стало бросать от невидимой силы между тенями, и столь же неожиданно оно повисло на отрогах камней, гнездящихся с краю; тело зашлось в конвульсиях, цепляясь за траву кончиками низко свисающих волос и пальцев. Покрывало сжималось и разжималось в складках. Вдруг трепетало на недвижном теле, будто живое. Распущенные, роскошные волосы… они переплелись с травой так, что напоминали паутину в заброшенных скотных дворах. И колыхание травы, уподоблялось морскому брожению, и качало на своей поверхности те заблудшие души людей, что не нашли себе покоя на земле. Монах вновь появился и застывшей статуей стоял посреди бесновавшейся стихии, его вытянутые длани, как ветки вяза, повисли по бокам.
Захлебываясь слюной, крикун сползал по стволу старой сосны, он все пытался вглядеться, до мути в глазах, в черноту остатков ночи, и вновь сползал как червь все ниже и ниже, храня надежду, что призраки исчезнут.
– Ведьма их призвала! – бормотал он, и страшился своего слова.
Краски дьявольского поля теперь стали сочнее, как на представлении бродячего театра, с пилигримами в красных одеяниях, актерами с головами зверей, это подсказывали тени, карнавально шествующие по кругу.
Есть ли спасение, когда молитва срывается с губ, когда обращаешься к Богу с мольбой о пощаде, а страх пронизывает насквозь, бросает, то в жар – то в холод, и немеют руки, и дрожишь как высохший лист?
Сухой ствол дерева стал скользким под стертыми в кровь ладонями – непослушное тело сползало вниз. Как вор, пойманный на нечаянной краже, он шептал себе: «Не смотри, не смотри!», но его глаза уже закрыла пелена, а в голове вспыхивали жуткие сцены дьявольского ритуала. Так новоявленному слепцу суждено стать жертвой зверя, что еще бродит под соснами, вблизи, обнюхивая капли крови с небес…