Уоррен уже собирался уходить, когда доктор Джессоп споткнулся и уронил ширму. Профессор увидел ноги – остальные части тела скрывала тщедушная фигура Джессопа. Ноги были в обмотках и грубых башмаках. Профессор представил, что эти ноги принадлежат ему, что он мёртв и лёд навечно заключил его в свои холодные объятия. Но однажды, в каком-то далёком будущем, воображал Уоррен, благодаря случайному открытию он сможет выйти из ледяной глыбы, чтобы поведать миру своё давно забытое имя и то, как именно он встретил смерть. Однажды ему повезло найти во льдах чей-то ботинок: должно быть, хозяин потерял его и даже не удосужился поискать. Уоррен, конечно, подобрал ботинок, но тот рассыпался прямо у него в руках. Вероятно, и эти башмаки обратятся в пыль, стоит только доктору Джессопу их коснуться. Иногда, думал Уоррен, вещи нужно оставлять там, где они есть.
Едва войдя в лабораторию, профессор увидел Алекса и на какое-то мгновение застыл на пороге: не хотелось объясняться.
– И как, заставят вас теперь платить за снегоход? – с улыбкой спросил ассистент.
– Уже.
– Да ну? Я же пошутил! Что за… Я им говорю, он там, внизу, жизнью рисковал, а они требуют возместить ущерб! Вы не считаете, что это несправедливо?
Уоррен вяло отмахнулся, словно желая дать понять, что ему всё равно.
– Известно что-нибудь о теле?
– Гм?
– Ну, о том теле во льду. Уже ясно, кто это?
Уоррен покачал головой и с наигранным интересом склонился над исписанным формулами листком.
– А я вот взглянул, пока везли на станцию, – продолжил Алекс. – Думаю, это исследователь – ну, знаете, из тех, кто в конце девятнадцатого века отправлялся в одиночные плавания. Как там звали того парня, который считал, что добрался до полюса?..
– Как насчёт заняться чем-нибудь полезным? – прервал его Уоррен. – Мы вроде и так сегодня немало времени потеряли.
Алекс бросил на него удивлённый взгляд, но Уоррен не ответил, лишь повернулся к ассистенту спиной.
– Конечно, профессор, – кивнул Алекс.
До конца дня Уоррен старательно избегал всяческих разговоров, а когда настало время ужина, так же молча встал, вышел из лаборатории и, не поднимая головы, доковылял до столовой. Мысли его на этот раз были не столько мрачными, сколько путаными. И единственный известный ему способ с ними разобраться он с утра уже попробовал.