Генерал протянул капитану кофр для свитков и кратко изложил суть дела. Дарри слушал и молчал, хотя по глазам было видно, что ушам своим он верит плохо, но переспрашивать не стал. Взяв кофр, поклонился.
– Когда прикажете уезжать?
– Немедленно. Эскорт возьми сам, кого нужно и сколько нужно. И помни – время дорого. Очень. Я вскоре тоже поеду к королеве, так что встретимся в Рокне.
– Разрешите идти?
– Иди. И ещё… никто не должен знать, ты же понимаешь?
– Не беспокойтесь, ваша милость, я нем, как рыба.
Дарри допил вино прямо из бутылки, сгрёб в охапку свои вещи и бодро зашагал в темноту.
Генерал вышел наружу вслед за ним. Долго стоял и смотрел, как Лучница прячет своё остриё за тёмную кромку гор, слушал, как ухает филин в ветвях за походным госпиталем, да перебрёхиваются где-то в зарослях орешника вездесущие лаарские лисы, падкие до объедков, как рычит и хрипит горец и изредка ругается Урлах. Сон не шёл. Тянуло холодом. Продрогнув окончательно, он вернулся в шатёр, подбросил дров в жаровню и сел писать ещё одно письмо, да так и задремал за столом в ожидании утра.
А к утру горец сбежал.
Эскорт Дарри оставил на постоялом дворе на выезде из Шерба.
До Обители было всего пару ква́рдов. Места тут тихие, до границы далеко. Не слышно отголосков войны, и про Зверя на каждом углу не судачат. Так что шестеро сопровождающих с их скабрёзными шуточками и праздным любопытством могут спокойно резаться в кости. В его деле они пока что были совсем лишние. Он взял только местного кучера и спозаранку покатил по пыльной дороге в монастырь.
Утро было по-летнему жарким и красное зарево на востоке обещало знойный день. Вокруг города и до самой Обители по сторонам простирались поля: виноградные, розовые, лавандовые – владения монастыря и оливковые рощи. Кучер, меланхоличный старичок в потёртой кожаной жилетке, по лицу которого было видно, что чужие тайны ему неинтересны, монотонно понукал лошадей, и те бежали размеренно. Дарри сидел рядом на ко́злах, разглядывая поверх гнедых спин дрожащую в утреннем мареве громаду Обители, что занимала всю вершину холма. От её грязно-жёлтых стен разбегались во все стороны стройные ряды подвязанных лоз, как тугие косички в причёсках коринти́йских модниц. Местное вино, густое и тёмное, стоившее на севере по три лани за бутыль, тут продавалось на каждом шагу. И вчера на постоялом дворе они воздали ему должное.