* * *
В тот вечер, когда Гисла пела для Хёда, она не дала ему руку, признавшись, что она все еще болит. Хёд пришел в ужас от того, что причинил ей боль, и, слушая ее пение, старался держать ладони у себя на коленях. Но их связь не была столь же прочной, как накануне, а образы утратили красочность.
– Мой разум осчастливлен… и сердце тоже. Так же, как в ту ненастную ночь. Я слышу тебя – в ту ночь твой голос достиг меня, хотя море ревело и бушевало. Но я не вижу твоих песен. Не так четко. И оттого мои мысли полны моих собственных образов… вызванных твоим пением. Но теперь это уже… не твои собственные картины.
После этого она взяла обе его ладони в свои, а он заставил ее пообещать, что она скажет, если он причинит ей боль. Она пела, глядя Хёду прямо в лицо, завороженная его переживаниями. Он не закрывал глаз – нужды в этом не было, ведь его глаза не видели, зато видел разум, и она своим пением словно вкладывала в его мысли свои собственные картины.
У него появились любимые песни, песни ее народа, описывавшие мир вокруг. Но еще ему нравилось открывать для себя новое.
– Спой мне ту песню про крота… как ее пел твой брат. Когда ты впервые ее пела, я не держал тебя за руку… а еще меня здорово отвлекло, что ты сравнила с кротом меня. – Он улыбнулся, давая понять, что давно ее простил.
Она спела глупую песенку, заставляя свой разум изобразить бедного слепого зверька, который мечется от одного несчастья к другому. Но прежде чем крот окончательно сгинул, ее мысли уже умчались вдаль.
Хёд рассмеялся, запрокинув голову:
– Я увидел крота! Это было чудесно.
– Странный ты, – сказала она, но все равно рассмеялась вместе с ним, а потом спела еще одну песенку Гилли – о говорящей форели с радужной чешуей.
– В радуге много цветов, – изумился Хёд.
– Я бы спела тебе другую песню о радуге, песню, в которой образ будет лучше и ярче, но пока не могу ничего такого припомнить.
– Не думаю, что образы берутся из песен… они идут от тебя.
– Быть может, наоборот, от тебя, – предположила она. Прежде никто никогда не «видел» ее песен.
Но Хёд решительно помотал головой.
– Спой о своих родных, – попросил он. – Покажи их мне.
– Не хочу. Они только мои. – И она выпустила его ладони.
Он застыл, склонив голову вбок, словно разглядывая ее. Собственно, этим он и занимался: он все время прислушивался к ней.