Тем не менее, способность у Коли была сверхъестественной, а, значит, он подлежал обучению.
Ребята смотрели на него, пока ему несли грамоту от департамента. Через весь ряд, с цокотом тяжёлых каблуков по потрескавшемуся асфальту, под слепящим солнцем, как будто вечно. Коле вдруг показалось, что это сон – или сон во сне, или сон во сне, во сне, во сне, и никак не получалось ухватиться за действующую реальность, потому что шаги всё цокали, линейка студентов никак не кончалась, а все внимательные взгляды так и были обращены на Колю.
Вечером, повторял он себе, я сяду под кустом сирени в сумерках, и сумерки примут меня, и ночь поглотит эти воспоминания. Может, не эта, но следующая, а за следующей следующая. И я буду кем-то другим, кем-то, о ком никто не будет помнить больше никогда, затеряется в тенях и в никак не зацветающей сирени – холода заставляли бутоны сжаться и молчать, и он так же сжимался и молчал, не ощущая холода, потому что сам стал холодом.
Ледяной диплом перекочевал в его руки.
– Поздравляю, Коля, – шепнула преподавательница и улыбнулась ему доверительно, как любимчику.
На солнце было видно, как слой её макияжа растекается по сухому бугристому лицу, неравномерно и рыже-розово, как жирный грим, а на верхушке щёк валялись два овала матового пыльного румянца. Она вся была такой гротескной и при этом настоящей со своими попытками издалека выглядеть моложе, с яркими тенями, закрученными кудрями и вечным запахом эвкалиптовой конфеты изо рта, что пугала в приближении самим своим существованием.
Коля постарался улыбнуться. Перед тем, как отойти, Лариса Захаровна потрепала его по плечу своей загорелой пигментной лапой, скрюченной вокруг лаковых алых когтей.
Голова неожиданно закружилась, подступила тошнота. Вот неловко было бы сейчас упасть в обморок на глазах у всех вокруг.
Ветер, ледяной и сухой, принёс разреженную охапку тополиного пуха, изменив воздух в трёхмерный и запоминающийся, почти спецэффектный.
Они – ножи, думал Коля, кусая губы и скользя по ладони ногтем, чтобы болью вернуть себя из мира головокружения и тошноты. А я – ручка от ножа.
Да что там. Колпачок от ручки.
В коридоре лежала Лариса Захаровна, закостеневшая и чёрная в районе груди. Дальше физкультурник; из его головы прорастал молодой дубок. Листья на дубке медленно и угрожающе покачивались, хотя ветра не было – неестественно, как смоделированные на компьютере змеи.