– Я ничего не знал, – Михаэль был потрясён и расстроен. – Что же это такое? В одном госпитале лежали, а я даже не навестил…
– В том бою меня только оглушило, – продолжал рассказывать Берзиньш, – но так сильно, что замертво свалился. Не знаю, сколько лежал. Открыл глаза, а где-то впереди «ура!» кричат. Ну, думаю, ребята мои уже на тот берег переправились. И заковылял я на ватных ногах. До реки добрался, смотрю – а льда-то нет: после мин – сплошная полынья. Только меня не испугаешь – я старый водник. Полжизни на Даугаве[1] брёвна сплавлял. Кое-как перебрался… А комбат Коршунов – он теперь полком командует. Не нашим, другим. Майора получил… Чёрт подери! – вдруг спохватился Берзиньш. – Я тут истории рассказываю, а главное не сказал: тебя наградили медалью «За боевые заслуги». Коршунов представил: видел, как ты впереди всех по полю бежал. В политотделе дивизии твоя медаль лежит. Съездишь туда, получишь.
– Мне новый комбат трое суток ареста дал. Обратился не по уставу…
– Да, – согласился Берзиньш, – мужик он крутой. Но ты – политсостав, значит, в моём распоряжении будешь. Направлю тебя в первую роту, там командиру помощник нужен.
– У меня врачебное заключение. Годен к нестроевой. Но я…
– А ты его никому не показывай. Ты же политработник, комсомолец. Впереди должен быть, в бой людей поднимать. Ладно, спи давай. А утром – в роту.
Но с утра всё пошло не так, как было задумано. Михаэлю стало плохо, и Берзиньш испугался. Теперь он уже ни на чём не настаивал.
– Не знаю, что с тобой делать, – сказал комиссар, когда приступ закончился. – И часто у тебя такие припадки?
– Бывает. Это от контузии. Врачи говорят, что со временем станет легче. А пока…
– А пока они правильно пишут. Нельзя тебе в строй.
– Но это быстро проходит, товарищ старший политрук! – Михаэлю не хотелось создавать у Берзиньша впечатление, будто он рад уклониться от передовой. – Несколько минут – и всё. Вы же видели.
– В бою и секунды достаточно, чтоб убили.
– И что мне делать?
– Пусть наверху решают. Собирайся! Мне как раз в штаб полка надо. Вот и пойдёшь со мной.
– А трое суток?
– Поговорю с комбатом. Он у нас горячий, но понимающий. Войдёт в положение.
Штаб полка находился в соседней деревне. До неё было километра два, и всю дорогу, не слишком внимательно слушая Берзиньша, Михаэль задавался вопросом: почему с ним должны разбираться в полку? Разве нельзя всё решить в батальоне? Какая разница – строевой или нет? Кто сейчас на это смотрит? На переднем крае пригодится любой, он же не инвалид с костылём? Да, появилась возможность оказаться немного дальше от мельницы, привычно и беспощадно перемалывающей людей, но он-то не искал, где укрыться? Это Берзиньш придумал, и что с ним случилось? Вчера был такой категоричный, а сегодня… Спросить его, что ли, с какой стати он с ним возится? Но Берзиньш опередил Михаэля.