Никого. Показалось.
Он опять продолжил спускаться, пока наконец торжественно не спрыгнул с последний ступеньки на обшарпанный паркет.
Джек подошел к массивной двери, толкнул ее маленькими детскими ручками.
Дверь со скрипом отворилась внутрь.
Из гостинной повеяло могильным холодом. Кожа на его спине покрылась мурашками.
В углу на темно-зеленом кресле сидела мама.
Окна были завешены и Джек едва мог различить ее черты, на всем лежали тяжелые густые тени.
Лицо у мамы было бледное, а глаза черные.
– Мама, мамочка, – тихо звал ее Джек.
Мама даже не шелохнулась, сидела там где сидела, смотря перед собой – эта бледная кожа, глаза, словно две черные точки.
– Ма… – Джек запнулся, виновато посмотрел под ноги.
В ответ гробовая тишина. В комнате почти не было слышно дождя, только тоненький писк за стенами.
Джек поднял голову, крепко сжал пальцы в кулак и более уверенным и громким голосом сказал:
– Мама, можно я погуляю на улице? – потом добавил чуть тише. – Хотя бы немного.
Голос его все еще был мягким и почти невесомым. Он тут же терялся в кишащих крысами стенах.
Гранитные веки с трудом поднялись вверх. Из-под них выглянули два красных пятна. Зрачки испещренные золотисто-голубыми крапинками, словно черные змеи, скользнули в сторону Джека.
Это не моя мама.
Джеку захотелось уйти.
Не знаю. Или… Не так это и важно. Я уже устал сидеть в одной комнате. Мне скучно и тоскливо. Хочу на улицу!
– Я туда и обратно, – пытался объяснить он маме. – Только взгляну и…
– Нет! – послышался увесистый, обернутый в хрипящую оболочку, голос мамы.
Ее тяжелое дыхание было слышно так же хорошо, как звон сломанных часов по ночам.
Джек замешкался.
К горлу подступил неприятный ком.
Хоть бы не расплакаться. Держи себя в руках.
Он решил еще раз все объяснить:
– Я… Всего…
– Нет! – повторила мама и посмотрела прямо ему в глаза.
Джек весь сжался.
– Ну…
Как же трудно подбирать слова. Почему?! Почему?!
Поднятая голова мамы, бледная, с грязными сальными волосами, вновь опустилась, словно цветок, после захода солнца.
Джек посмотрел в окно.
Ожидая там увидеть обвитую плющом ограду, он разочарованно отвернулся. Все было закрыто, оставалась лишь тонкая полоска между шторами, в которую едва проскальзывал свет.
Гранитные веки вновь поползли вверх. Обнажились мутные зрачки. Мама смотрела не на Джека, а сквозь него, будто не замечая. Она моргнула. Потом еще раз. Слеза стекла по мраморной коже оставив тоненькую бороздку, разделяющую свет и тьму. Остекленевший взгляд застыл на Джеке. Мама вонзила острый ноготь в обшивку кресла. По комнате пронесся звук порванной ткани.