Письмо 3. Офицерские будни
7 августа 1999.
Друг мой, думал я, что в двух-трех письмах, совсем коротенько, тяп да ляп, сообщу тебе о своих новостях за последние шесть лет, а теперь вот захотелось поведать, да и самому получше понять, что же произошло со мной за минувшие годы. И не только за шесть лет твоего настырного молчания, а за те 25, что были отмерены мне линейкой времени уже после выхода моего из лагерной зоны. К тому же мои знакомые сибиряки и читатели повести «Спаси себя сам» настойчиво просили написать продолжение.
Долго я колебался, начинал писать и снова бросал – кому, мол, все это интересно, кому это надо. Но если не сейчас, хотя бы в письмах, пообщаться с друзьями, то когда же – до Конца Света несколько дней. К тому же Севочка подошел с «Докладом»:
– Вот, здесь и здесь, папа, подпиши, – и карандаш мне протягивает для наложения визы.
– Ну я же, не читая, не подписываю бумаг.
– Прочитай.
– Может быть, ты мне смертный приговор принес.
– Какой приговор? Это разрешение, чтобы ты писал про Севу.
– От кого разрешение?
– От Ельцина. Вот печать.
– Ельцин-то причем? От премьер-министра Черномырдина куда уж ни шло. Извини, сняли его. Теперь от Степашина, стало быть.
– Я хочу от Ельцина.
– Ладно, пусть. Только прежде исправь: не Ельцына, а Ельцина, грамотей. И не даклад, а доклад. Ищи проверочные слова.
– Ладно.
– Что ладно?
– Много говоришь. Подписывай, папа.
Около слова «потпись» я расписался.
Итак, разрешение дано, бумага подписана и заверена печатью – теперь за дело.
Дорогой Друг, старый сон, оставшийся на другой стороне листа от бывших времен, можешь пропустить.
А можешь и взглянуть краешком глаза, подумать о его созвучии с реалиями нашей жизни.
Огромный город простирался от горизонта до горизонта. Казалось, что он продолжается и дальше, не имея конца. Город-гигант, город-завод, в котором башни и здания, конструкции и станки, механизмы и трубы располагались так тесно, что представляли собой сплошной кусок железа. Люди надсадно и безуспешно старались протиснуться сквозь узкие проходы в этом железе, униженно и жалко пытаясь как-то освободиться из железных объятий железного города.
Пробираясь по лестницам и коридорам домов, я искал место, где было бы можно поесть. И не находил его – нужной мне пищи в городе не было. Встречались, правда, комнаты-столовые и длинные, как железные ленты, очереди за куском мяса, тоже казавшимся железным, да за хлебом, напоминавшим кусок кровли, свернутой в трубочку. Тыркаясь, как котенок, в железные прутья и стены домов, я вместе со всеми все пытался и пытался найти выход отсюда, протискиваясь между станками, за которыми суетились люди, вдоль мрачных улиц, на которых толпились люди. Безуспешно цепляясь за железные прутья, я перелезал через бесконечные трубы, протискивался между массивными прессами и безуспешно спрашивал у прохожих: где же выход?