Есть еще два замечания. Первое: для того, чтобы события того вечера стали пугающими, необходимо экстраполировать их. Необходимо заподозрить Дэвидсона в том, что его слова о том, как люди приходят к нему за помощью – лишь прикрытие. Нужно поверить в то, что это – лишь видимая часть более обширного плана по превращению чего-то добровольного во что-то принудительное, а из принудительного для некоторых людей – в принудительное для всех. Сделать это – значит попрать один из основных принципов политической толерантности. Это означало бы не только присвоить себе право делать выводы о людях, но и додумывать мотивы, которыми люди руководствуются – они не видны глазу, но вы подозреваете, что они таковы. Что приводит к вопросу, который любой член по-настоящему мультикультурного и плюралистического общества может в какой-то момент задать: «Будем ли вы судить о людях, какие они есть, или будем пытаться считать тайный смысл их слов и поступков, утверждать, что можем заглянуть к ним в головы, а затем проникнем в истинные мотивы их речей и действий, которые пока еще этих мотивов не обнаруживали?»
Если бы мы сделали нечто подобное в похожей ситуации, то как бы мы сделали это? Стали бы мы настаивать на том, что у наших соперников – самые мрачные из всех возможных мотивов, до тех пор, пока не убедимся полностью в том, что они стремятся к противоположному? Или научились бы некоторой доле терпения и доверия? Даже ответы на эти вопросы непостоянны. Они колеблются под влиянием времени, места, обстоятельств и удачи. Некий семидесятилетний человек, которого некогда вынудили пройти репарационную терапию (не говоря уже об аверсивной терапии), будет иметь больше причин для подозрительности, чем любой из представителей более поздних и удачливых поколений. Тревожные сирены завоют раньше, если они были заведены раньше или в более суровые времена.
Возможно, эти поколенческие и географические различия со временем уменьшатся, и сглаживающий эффект социальных медиа сделает всех одинаково оптимистичными. Или, возможно, эффект будет обратным, и гей, живущий в 2019 году в Амстердаме, будет убежден, что его жизнь под угрозой, как если бы он жил в Алабаме 1950-х. Никто не знает. Мы живем в мире, где любой страх, любая угроза и любая надежда, какие только можно представить, всегда доступны.