Темный Дым был еще жив!
Харка, связанный с вождем, едва поспевал за ним. Когда они добежали до найденного воина, вождь издал радостный крик, на который отозвались со всех сторон из темноты. Вскоре все собрались в одном месте.
Темный Дым и вождь заговорили между собой. Воин, изнемогший от жажды, был настолько обессилен, что произнес лишь несколько слов и рухнул бы на землю, если бы его не подхватили. Но он, должно быть, успел что-то сказать и о Харке. Вождь теперь не только развязал лассо, удерживающее мальчика, но и произнес что-то, чего Харка хотя не понял, но по тону догадался, что это было «хорошо».
По дороге домой всадников окрыляла радость. Темного Дыма завернули в шкуру бизона, прихваченную с собой одним из воинов, а поскольку пегий мустанг Харки был нагружен меньше всех, обессиленного раненого подсадили к мальчику. Как только добрались до первого водопоя, Темный Дым напился. Он мог бы выпить весь ручей, но совладал с собой и сделал несколько умеренных глотков.
Дорога домой заняла много часов. Когда отряд приблизился к стойбищу, уже давно был день и грело полуденное солнце. Ликующие воины и дети недолго занимали вождя. Как только добрались до вигвамов и всадники спешились, он собственноручно снял раненого с коня и понес его в жилище шамана.
Харка спрыгнул на землю и повел коня, как и остальные воины, к табуну, где теперь находились и Чалый с Гнедым.
Осмотревшись, он увидел отца, идущего к нему с расспросами. Выслушав все, тот тоже с одобрением сказал:
– Хорошо!
Харка очень устал, у него дрожали и руки, и ноги, которыми он весь обратный путь поддерживал раненого. От усталости он почти не чувствовал зверского голода. Но когда вождь вышел из типи шамана и пригласил к себе на обед Маттотаупу и Харку, мальчик был несказанно рад мясной похлебке и сочному куску жаркого. Он считал ниже своего достоинства наверстать в вигваме сон, упущенный этой ночью. Но поскольку не знал, чем себя занять, когда не можешь поговорить с мальчиками стойбища, он лег на траву рядом со своим Чалым, зажал губами травинку и смотрел в пустоту: кто хорошо его знал, понял бы, что это знак глубокой и долгой задумчивости. Но здесь его не знал никто, кроме отца.
Вечером Маттотаупа позвал мальчика в вигвам вождя, где они могли переночевать. Впервые за три последние четверти года Харка снова спал, завернувшись в шкуру в индейском вигваме. Но воспоминания о родине, все еще живые, не столько успокаивали его, сколько волновали, а по дыханию отца он заметил, что тот тоже долго не мог уснуть.