Русский грузовой самолет Ил, который грохотал и несся над проливом Дрейка в сторону льдов Антарктики, обладал всеми удобствами, которые можно ожидать от суровых и прагматичных русских инженеров, то есть, в сущности, был полностью лишен всяких удобств. Этот самолет мог противостоять наихудшим погодным условиям, в которые только можно попасть, садиться и взлетать на полосе из чистого льда или на руинах в зоне военных действий, а также доставлять грузы в места, куда редкие воздушные суда могли добраться. Он пропах влажной парусиной, машинным маслом и застарелым потом, и это вдобавок оттенял запах пролитой водки, и этот самолет «был совершенно великолепным по меньшей мере» – так говорил наш пилот, бывалый жилистый русский за пятьдесят, который боролся с рычагами управления на Иле многие тысячи часов полета надо льдами. «Это судно – внедорожник, который спасет вас в местах, где другие самолеты не справятся и потерпят крушение», – говорил он нам, когда мы поднимались на борт, и нежно похлопывал самолет по фюзеляжу. Только на нем можно было добраться до ветреной, покрытой льдом взлетно-посадочной полосы и базового лагеря Юнион Гласье – и до отправного пункта почти для каждого, кто направлялся вглубь континента, – что целиком отвечало отсутствию излишеств на борту. C таким же успехом на его боку можно было написать: «Не нравится – не садись».
В то утро, в конце октября 2018 года, посреди хаотично сваленных друг на друга коробок, палаток, генераторов и загадочных ящиков, которые отправлялись на юг к началу летнего сезона экспедиций, на борту находилась всего горстка пассажиров, оплативших перелет. Среди них был я: сидел, пристегнувшись к древнему, почти каменному сиденью Ила, и большие стальные ребра самолета аркой сходились над моей головой. Рядом со мной во время четырехчасового перелета сидел, пристегнувшись, на той же скамье, наверное, самый грозный человек, которого мне доводилось знать, – капитан Луи Радд.