Описывая все это, он проникся к девочке чувством. То время, которое он просидел за своим письменным столом, сочиняя тайку, Ольховский проводил далеко от дома, на том несуществующем пляже. Возвращаться ему не хотелось. Теперь же сын привел домой ту, которая по всем внешним данным подходила на роль тайки. У нее вполне могли быть свои девичьи тайны. Ольховский не завидовал сыну – это было бы слишком. Ему было даже приятно, что у сына есть вкус и мужество иметь рядом с собой красавицу. Он не завидовал. Ему немножко жаль себя: сорок лет – это совсем не возраст… Он бы мог предложить этой Насте много чего, все что угодно, кроме молодости, хотя и отсутствие молодости не означает непременный приход старости. Есть зрелость, в конце концов… В том-то и дело, что зрелости у Ольховского нет! Есть все что угодно, кроме зрелости. Та же рефлексия, например. Зрелость – время, когда свои проблемы становятся выше проблем мироздания, считал он. Его, увы, еще волнует мироздание.
Через минуту Димка появился снова:
– Пап, дай мне штопор!
– Дима, дай мне штопор, – передразнил его Сергей. Сын понял абсурдность просьбы и удалился на кухню.
К сожалению, он даже не спросит, понравилась ли отцу девушка, которую он привел ночевать. Ольховский бы по-дружески показал Димке большой палец. Но нет – скорее всего, Димка будет потом шушукаться с матерью, взяв с нее слово «ни за что не говорить отцу». Лена, естественно, слова не сдержит, но Димка не узнает об этом. В передаче информации случился сбой – Ольховскому хотелось бы напрямую.
– Может, вам сосисок сварить? – беспомощно спрашивает Лена.
– Не надо! – грубовато отрезает сын, так, будто сосиски унижают его мужское достоинство.
В его комнату хлопает дверь.
– Ну и как тебе? – Лена спросила шепотом, многозначительно кивнув головой в сторону детской комнаты.
– Вполне, – обронил Ольховский.
– Ольховский, ну почему ты молчишь?
– Я же сказал – вполне!
– И всё? Правда ведь хорошенькая?
– Да чего уж там, просто красавица. Я завидую!
– Дурак, – как на неудачную шутку огрызнулась Лена, хотя Ольховский и сказал чистую правду.
– Димусик с ней такой взрослый, да? – Жена хотела живых обсуждений и не знала, с чего начать.
– Он будет еще взрослей, если ты перестанешь называть его Димусиком.
– Он мой сын! Слушай, Ольховский… – Она вздохнула и замолчала.