– Кийяяя!
– Конюки! – я поднимаю к глазам бинокль.
Над тёмным морем хвойников у подножий вулкана Тятя, кругами ходят два сокола.
– Пара! – я смотрю в бинокль…
Один канюк плавно идёт вниз, на посадку…
– Хм! – хмыкаю я, – Не на вершину ёлки сел, а в середину кроны!
И тут же пожимаю плечом: «Оно и понятно. Канюк – лесная птица. Они – гнёзда строют не на вершинах деревьев, типа скопы, а именно в середине кроны хвойного дерева. В пихте или ёлке».
Сначала, нам нужно пройти до устья Тятиной. И мы сваливаем по нашей тропке с плато Тятинского дома к морю, на низкую морскую террасу…
Перед нами, знакомым ныряющим полётом, проносятся несколько ярко-зелёных птичек, в полёте мельтешащих жёлтым.
– Зи-ли-линь! Зи-ли-линь! Зи-ли-линь! – слышится такой знакомый, густой перезвон колокольчиков.
– О! Китайские зеленушки! – радуюсь я.
– Ага! – улыбается Казанцев, – Первая встреча в этом году! Пойдёт в Летопись природы!
Я делаю запись в своём полевом дневничке…
По водной глади Тятинской бухточки моря разбросаны чёрные точки уток.
– Сиииииии, Сииииии, – над морем несётся их заунывный посвист.
Я подношу к глазам бинокль.
– Каменушки, турпаны, американская синьга… А, вот – гоголи! У них большие, белые щёчки…
– Синьгу я слышу, – соглашается Сергей, – Её свист нам известен…
Вот, мы выбираемся на смотровую тропу. Это гребень речной долины. Слева, под нами простирается абсолютно голый, ещё покрытый метровым снегом, ивняк обширной поймы Тятиной. Сейчас, он так хорошо просматривается!
Нам даже удаётся немного протропить след медведя! Это молодой зверь трёх лет, «величиной с человека», как я говорю. Шаг за шагом, шаг за шагом…
Мы вываливаемся на уже освободившийся от снега склон высокого борта речной долины. Здесь, на проталине, я приседаю и беру в руки комок переплетённых мышкой соломинок и мягких травинок.
– Смотри! Медведь раскопал мышиное гнездо!
В двух шагах далее по склону лежит разбитый медведем трухлявый, берёзовый ствол, а ещё в двух шагах дальше – второй, такой же.
– Хм! – хмыкаю я, – Смотри, как интересно сгнивает берёза! Древесина ствола сгнивает, а береста коры – нет. Так и лежит на земле труба из бересты! Как-то раньше, я никогда, этого не замечал.
– Ну! – соглашается со мной Казанцев, – Как ракета. Действительно, труба!
Я озадаченно трогаю носком болотника берестяной цилиндр перепревшей берёзы: «Зачем он разбил эту гнилую валёжину? Может, насекомых, каких искал?».