Осень – холодные слезы сгоревшего лета. Осень пахнет страхом и свободой.
Я шепчу колыбельную, и спящий волк ласково клацает зубами в глубине меня.
Твой волк уснул в бесконечности моей вселенной, прижавшись сытым боком к своей новой стае.
Я могу лететь. Я хочу.
Встаю на цыпочки, вытягиваю шею и расправляю плечи до скрипа в лопатках. Капли мелкого дождя сыплются мне за ворот, считая позвонки от холки до самого низа. Капли высыхают, согретые моим теплом, оставляя на айсбергах волчьих зубов соленый песок и стекло.
Земля больше не дрожит. Я больше не струна.
Перебираю себя, словно четки.
Лечу так высоко, как никто не умеет. Парабола рассыпается под ногами на упругое множество. Параллели гнутся и трескаются, превращаясь в мириады карминовых точек на моем теле.
Я чувствую, как в глубине слабо поет белая лазоревка.
Мои отрезки длиннее твоих периодов.
Голод в волчьих глазах голоднее пустой души. Я спешу успеть, пока тебя не сожрали.
Птица шумит под кожей забытыми стихами Еврипида. Кричит Каммингсом под аккорды волчьего дыхания.
Складываю себя из твоих бесконечных молчаний, штопая дырки на своих ладонях. Складываю снова и заново. Когда я собираю метафоры под твой тонкий кожаный корешок, они валятся наружу, словно кармин из старой раны. Я забрала то, о чем ты боялся кричать. То, что ты раз за разом прячешь в коробку для завтрака и засыпаешь первым снегом в старой морозилке. То, что прорастает в тебе и множится, объедая до тонких струн.
Мы оба сотканы из диссонанса.
Ты ждешь дома, как всегда. В конце сентября прячешься в тепло от продрогшего города. Стоишь по колено в болоте. Прорастаешь птицей из пуховой перины; из морского бриза, треплющего меня за холку. Ты – моя белая лазоревка, раскрашенная морем до самой шеи.
Твое сердце – переспелая черешня. Мое – сухой кармин на дне бесконечной глубины. Пыль сгоревшей вселенной, обернутой в дымную осень.
Ты ждешь меня посреди зимы. Я скольжу к тебе тихим шепотом. Я буду кормить твою стаю, пока она пресытится.
Вселенная падает под корешок Маркеса. Осыпаю комнату метафорами, среди которых мне снова нет воздуха. Считаю родинки на тебе, касаюсь их теплом из своей глубины.
V.
Я падаю в первый снег, широко раскрыв глаза на черный закат.
Навзничь падаю в снег, и тонкие лезвия ломаются под моими лопатками, превращаясь в теплое южное море.